Чем ближе новоиспеченная Ашер подходила к дверям пыточной, тем меньше у нее было сомнений в том, что праздник жизни проходит именно за этими коваными дверями. И как положено, для любого окрыленного самим фактом "процесса" пытающего, проводящего свои "оргии" на своей территории, и видимо с разрешения начальства, два этих супчика ( одна весьма тлетворного голоса, а второй ну жутко блевотной наружности) даже не удосужились закрыть за собой дверь, поэтому гомункул частично стала невольной свидетельницей сего вертепа.
Она не могла не пропустить мимо ушей звуки плети. Сердце словно лопнуло и вся кровь, что в нем фильтровалась, возлилась на внутренние органы, обжигая своей холодностью. Даже волосы на затылке зашевелились. Вспомнился непревзойденный вкус детства. Ох уж это детство и ностальгия по нему, которая так и выбила бедного, промокшего до нитки гомункула из колеи, что она пропустила половину разговора. Благо суть, интуитивно чисто, смогла уловить. Жаль, не успела вовремя вмешаться, а стала лишь немо наблюдать за всем, словно и не было ее здесь вовсе, под до боли знакомые обрывки реплик Натаниэля. Фермин еще не скоро сможет простить себя за эту слабость. Эти мгновения на долго Останутся в ее памяти, в ночных кошмарах. Самое страшное - беспомощность. Не смерть, нет. А то, что ты никак не можешь ее предотвратить.
Фермин словно за шкирку вытащили из ледяной проруби несоизмеримые писклявые ноты голоса медсестры.
- Тейарово отродье, подлец!! Хорлив, что ты встал как вкопанный?!!! Ты понимаешь, он не должен был умирать, не должеееееен!!!- медсестра могла своим голосом созвать всех летучих мышей в округе, поднять на ноги всех дворовых. Такой ультразвук, что закладывало уши. Девушка вцепилась руками в волосы и упала на колени, казалось вот-вот и она расшибет себе голову в поклонах о каменную кладку комнатки. А боров напротив, стоял как вкопанный, выражая лицо каменной непреклонности или полного отсутствия интеллекта. Он впервые заговорил и лучше бы молчал. Голос его был еще более омерзительный, чем внешность. Гомункулу показалось, что люди с таким голосом выслеживают в подворотнях по ночам детей и крадут их. Потом глумятся, и требуют от родителей выкуп, и только потом высылают в отчий дом их чадо. По частям. Как шепот промозглого осеннего ветра,  как срежет не смазанных петель двери самого затхлого трактира. Таким был его голос.
- Если бы он был нужен госпоже Нуар живым, то она не доверила бы его тебе. У тебя же все как мухи мрут....
Сестра перебила его, заливаясь новой волной истерики и казалось, сейчас протрет своими белыми одеждами весь пол. Хоть чисто будет.
-Заткнись...Заткнись!!!! Ашер сделает с нами такое, что сама Ильга представить не осмелиться, ты понимаешь?!!Да ты...- и дальше самая отборная ругань, от которой заложенные уши трубочкой сворачиваются. Что-то про то, с кем якшалась мать Хорлива, как тот на свет явился, и почему нельзя вместо мозгов иметь компостную яму. А еще очень много полезной информации о том, в каких позах она бы отлюбила умершего, за то, что он посмел ее так подставить. В общем, на лицо были какие-то проблемы душевного плана. А что вы хотите - лечебница для кого здесь стоит?
Мозг Фермин стал соображать вдвойне быстрее. Так, значит они ее не то что бы слушаются, а еще и бояться. Ну точнее не ее, а Ашер. Отменно. Гомункул прикусила губу и чуть не заплакала от того, что на нее слишком много навалилось. Что новую жизнь, которую она начала, придется начинать с чувства того, что из-за ее естества умер человек. Очень храбрый, стойкий. Умер. Из-за той ведьмы, на чьем кострище она строит свое будущее. Нет, такого гомункул не могла себе позволить. Уверенно обхватив рукой ручку двери она сделала несколько глубоких вдохов-выдохов и решительный шаг вперед. После остановки сердца у человека есть пятнадцать минут на второй шанс. У любого. Что там лепетала эта истеричка? Ильга представить не осмелиться? Ну держитесь!
Дверь заскрипела и возникла отменная немая сцена. Медсестра замерла, отползая к дыбе, как кошка, по несвойственным ей причинам дико облезлая и боящаяся хозяина. Хорлив выронил из рук тиски и замер на полушагу к несчастному пленнику. Фермин же была на высоте - спина прямая, взгляд "я сморю на вас как на испражнения шадоса", подбородок высоко поднят. И вид мокрой оборванки, возомнившей себя Королевой Матерью. Как бы комично это не смотрелось, но они и правда ее боялись. Очень боялись.  И в тоже время – дико играло ей на руку. Пройдясь вперед, неупокойница сложила руки властно на груди и презрительно псомотрела на медсетру, уделяя ей кроху внимания.
Слодно было сдержать в себе все то возбуждение, которое кололо все ее нутро миллиардами игл нетерпения и страха. Гомункул знала, что ей стоит приступать к работе как можно скорее, что нельзя мешкать – все это кипело внутри нее, а нужно было показывать лишь ледяной холод. Словно ты из снега  льда был слеплен кем, то…Идейным.
На самом деле, весь ее интерес был прикован к тому молодому человеку, что сейчас мертвым грузом болтался на дыбе. Нет, она не сможет поймать молнию, да и грозы вроде не обещается…Нельзя будет заставить работать сердце таким, природным способом. Но ведь есть и куча иных вариантов, кому как не Фермин об этом знать.
- Ты опять убила пленника. Важного пленника…-холодно начала говорить она, наворачивая круги вокруг тела. Со стороны могло показаться, что ей просто совершенно безынтересными кажутся роптания жалких подчиненых, или что таким жестом она выказывает высшую степень призрения и негодования. Гомункулу было ровным счетом и правда плевать – что там и как. Только недавно умерший. Медсестра зароптала, подползая к ногам некроманта и стала настолько жалка, что хотелось податься тошнотному рефлексу. Даже о ее противном голосе, сродним с ультразвуком как-то стразу позабылось.
- Госпожа Ашер, я не виновата…Этот синори, он сам, он обманул нас…Он бы так и не сказал, уж поверьте, не калечьте… Пожалуйста..- девушка чуть ли не ноги стала ей целовать, и Фермин остановилась, опуская карий взгляд на эти отребья. Хорлив в углу решил последовать примеру сподручной и тоже встал на колени, плавно приближаясь к «Нуар». Если честно, то даже самый неудачный опыт на кургане был мелочью, по сравнению с этим. Сущей мелочью. Просто радушной картинкой к детской сказке. Чуете размер трагедии?
Эти слова, эти наполненные страхом изумрудные глаза. Даже не глаза, а щелочки – зенки. Само значение фраз, поза –это убивало все. Словно внутри некроманта оборвали какую-то важную нить, словно кто-то неимоверно сильный вырвал ее жизненный камень, растоптав его на грязной мостовой у дверей борделя. Маленькая девочка, четырнадцати лет отроду, потеряла веру в людей. В один короткий и простой шаг. Чужой ничтожности. Руки вдруг стали липкими, словно копошились в какой-то слизи, в компостной яме чужого грязного белья. И казалось, что Фермин во всем этом по самые локти, что само тело тонет в трясине человеческих обманов. Что за шею ее душат все народившиеся дети этих уродов...Их несбывшиеся мечты.
- Вон…Оба пшли вон. Сейчас же. – Миледи даже не повышала голоса. Желания не было, его перебивало отвращение к этой собачьей преданности, услужливости и бесхребетности. Убить человека им не стоило и труда. В них даже хоть что-то полумертвое- человеческое не проснулось, волнения были лишь о том, что какая-то заносчивая Ашер может их покалечить. Да они уже калеки, да они мертвее, чем этот несчастный синори. Поэтому было так мерзко наблюдать за тем, как они чуть не подрались в двери, не умудрившись протиснуться в проеме вдвоем. Бежали, что пяток б=не было видно.
Фермин еще какое-то время смотрела им вслед, не сумев выдавить на лице ни тени какой-либо эмоции, кроме как рвотного рефлекса. Не самое приятное для личика молодой и весьма складной особы. Это замешательство было не долгим, некромант даже сама не успела отметить, когда она успела взять в руки кинжал, что лежал на маленьком столике рядом с дыбой, как развернулась лицом к свежему трупу, как решила, что его нужно освободить.
Взмах ресниц, еще взмах и вот его руки уже перекинуты через ее плечи, а еще теплое лицо упирается в затылок. Не человек – его останки. Мешок костей и требухи, наполненный кровью и…в общем, не самое приятное сравнение, отставим. Вот она осторожно укладывает его на пол, присаживаясь и сама на колени. Кладет кинжал в сторону, бережно переворачивает практически  неповоротливое тело на спину, бездушно садиться в ногах и смотрит. Просто смотрит, не понимая, что именно нужно делать.
Поднять живой труп – легко. Увидеть неупокоенные призрак – легко. Дать не второй шанс, а использовать как вторичный материал, как оружие. Любой некромант так может. Нужно лишь желание, время и труп недельной давности. Этот человек умер недавно. Гомункул видела его смерть. Она знала, что его мозг еще не начал разрушаться, что где-то тут есть разум. И боялась его повредить. Кто такая Ашер Альмансо, выкидыш Изнанки в этом мире, акушером для которого стал Натаниэль? Тварь дрожащая ли право имеет? Вековой вопрос.
Некромант сидела, не отводя взгляда от синори и даже не моргала. Она словно впала в ступор, в кому. Словно кто-то сломил ее волю. При том состоянии, в котором девушка находилась, ее можно было легко спутать с могильным памятником. Весьма бюджетный вариант для подземелья дома душевно больных.  Чего бы нет. Полоумная барышня, увидевшая, как на ее глазах кэб переехал молодого студента, и тронувшаяся рассудком, на этой почве.
Нет, все было не так. Фермин судорожно соображала. Она безумно не хотела примерять на себя шкуру Натаниэля. Не хотела рушить разум этого создания. И не хотела все оставлять так, как есть. Были еще хорошие люди. Которые и являлись Людьми. С большой буквы. Астра, к примеру, что тут далеко ходить…Артур, паладин не нуждающийся в лишних словах…И даже этот Синори. Люди чести, достойные жить. А раз достойные, то стоит им помогать. В карих глазах девушки загорелись тёплые янтарные огни. Живые огни.
Фермин словно кто-то поднял за невидимые нитки, как марионетку, она тут же наклонилась к несчастному и провела бледными тонкими пальцами по ранам мужчины, словно зачерпывая кровь. Затем коснулась этими перепачканными пальцами до лба мертвого, рисуя знакомые чуть ли ни с самого детства рисунки. Круги равного обмена, круг, символизирующий цикличность жизни, древние писания, переходящие в семействе некромантов из поколения в поколение. Гомункул вновь зачерпывала кровь от ран, словно они были чернильницей и вновь переходила на тело, спускаясь по щекам до шеи и ниже. Движения рук становились более четкими, более резвыми. Не робкими и плавными нет – стремительными. Некромант даже частично царапала его ногтями, оставляя свежие ранки. Маленькие, незначительные. Это было не важно.
Когда верхняя часть тела мужчины была расписана писаниями, его собственной кровью, гомункул вновь присела, беря в свою ладонь, ладонь мужчины. Свободная рука побрела по полу, нащупывая кинжал, а взгляд не мог оторваться от изуродованного пытками лица несчастного. Когда ты собираешься поднять кого-то из Изнанки, кто еще не успел свыкнуться с тем, что нынче скитается там, и уже понял, что в Мире живых ему нет места, никогда не своди с него глаз. Никогда.
Лезвие разрезала нежную кожу на пальце и Фермин быстро начертила круг силы около ключиц, плавно опуская руку на пол. Эти узоры она никогда бы не забыла. Все доходило до моторики, до памяти тела. И как только круг был завершен, так сразу же девушка почувствовала какое-то спокойствие. Умиротворение. Так приходила тьма, что идет со смертью под руку. Привычка и  поражение в битве. Констатация факта. Так приходит сила. И сейчас тело Миледи перестало принадлежать только ей. Быть лишь ее храмом. Оно стало резервуаром для магии тьмы. Самой что ни на есть пьянящей и опасной. Только тогда некромант позволила заговорить себе вновь, но это был уже не ее голос. Он стал окрашиваться в холодность, нехарактерную горячему сиянию глаз, терял интерес к тому, как войдет в этот мир. Был направлен лишь на ответ. Наверное, таков и есть транс.
- Я взываю к тебе. Тревожу твой покой и вырываю из нитей Изнанки. Руки мои в твоей крови, в моей крови – тебе не уйти. Я взываю к тебе, то что есть душа, то, что еще жива. Вернись к своему телу, вернись к своему дому, вернись к своему миру. Там ты чужой, там не покой. Приди же сюда, послушай меня.  Шагни за край а в ступень – тело мое принимай.
В пыточной вдруг повеяло холодом. По полу прокатился сквозняк, взъерошивший длинные рыжие волосы некроманта, играл с материей ее платье, с одеждой синори. Позвякивал цепями. Сквозь пальцы гомункула сочилось черное марево, схожее, несомненно схожее с туманом, но цвета самой поздней зимней ночи. Этот туман стелился по руке умершего, клубился, шел по узорам на его теле, как по тропе в лесной чаще. Кружился и оседал, но никак не впитывался.
Глаза Фермин словно застелила пелена, она не могла оторвать взгляда от того, кого возвращала к жизни, но в это же время и не могла сказать, что хорошо его видела. Скорее так, некромант знала, что должно было видеть. Но не видела движения. Не видела, как поднимаются и опускаются его волосы, повинуясь ветру.
По позвоночнику поползла ледяная змея, жалящая прямо в жизненный камень, впивающаяся в его силу клыком, пытающаяся пить. Душа вернулась в этот мир, но вес еще не могла войти в тело. Ни в свое, ни в наркоманское. Она не хотела. Такого поворота событий Альмансо даже не ожидала. Что не отзовётся, что завеса не поднимется, что дух будет биться в сплошной барьер. В конечном итоге в то, что она сможет ошибиться в правильности символов. Но не в этом. Сила тем временем жадно заполняла ее, обжигая изнутри, заставляя дышать чаще, подступала к горлу, щекотала нервные окончания. И не находила, куда выйти.
- Тело твое окроплённое кровью, покрыто вехами силы. Древней и могучей, которую несет из веков в века за плечами то, что привело тебя к Изнанке. Что ошиблось. Твое время еще не пришло…тебе еще нужно бороться и торжествовать. Разделять и править.  – Фермин уже практически не шевелила губами – слова все равно разбивались эхом по каменой кладке, по стенам, по потолку. Звенело и таяло в тумане, что становился все более четким, ясным. Осязаемым. Нужно было заставить душу поверить в то, что ее тело еще не мертво. Времени оставалось мало. Врать, говорить правду – все равно. Иначе ничего не выйдет.  Иначе, через десять минут здесь будет больше, чем один труп. Альмансо обязательно поняла бы это, но она уже получила свой наркоманский опиум – силу. Что могло заставить синори вернуться сюда? Конечно, как ты не догадалась. Жажда.
- Я дам тебе свою кровь, стану ступенью в этот мир. Я даю тебе имя – Шар'кхан, я имею над тобой власть. Из изнанки воротись, в мире этом, я даю тебе слово, ты получишь желанное. Кровь мира того…- и с этими словами, все так же, уставясь взгляд ом на лицо мёртвого, гомункул провела лезвием по своему запястью, потом переложила кинжал в другую руку, и второе запястье тоже обзавелось красной полосой. Глубокой, наполняющейся теплой, живой кровью. Боль и страх исчезли, Фермин даже не поняла, что она сделала. Две горизонтальные полоски, перерезанные сухожилия.  Ручейки жидкости, стекавшей на пол, в руку мертвеца. Липкой. Словно со стороны Миледи слышала, как капает кровь. На полу уже лужица, должно быть. Кап, кап..кап…Последняя капля и новый вихрь силы.
Некромант ощутила душу синори в себе. И только тогда поняла, что он тоже был некромантом. Погибель, верная смерть. Душа царапалась, скулила, разрывала все внутри, крутила и выворачивала на изнанку. Она рвалась на волю, ей было тесно в теле гомункула, она хотел своего. Фермин кричала, хоть и не слышала больше своего голоса. Ее заполняла боль предсмертной муки, с воя боль и все это шло рука об руку, так близко. Все на своей шкуре чувствовалось. Каждая клеточка кожи жила этими чувствами. Этими муками. Некромант даже и не вспомнила, что заставило ее не отпустить руки мертвеца, что помешало отвести взгляд от предсмертной маски.
Все случилось очень быстро.
Сила, что копилась все это время внутри миледи, потребовала выхода. Ей тоже стало тесно делить какой-то метр с кепкой костлявого тельца на себя и еще две души. И она пошла наружу, вырываясь через глотку, выходя из открытого рта гомункула с диким свистом. Вместе с собой тот черный туман, густой, как смола, прихватил и душу некроманта, вобрал в себя часть силы жизненного камня, сметая все на пути. Она искала новый сосуд, более приемлемый. Более комфортный. И нашла. В теле мертвого некроманта.
Альмансо не знала, как умудрилась уцелеть сама в себе. Ее тянуло к трупу, ее рвало на части и сознание медленно гасло. Все походило на одержимость Тейаровыми детьми. Тот туман, что переходил от нее синори, словно нить, связывал их и сокращался, сильнее натягиваясь. Чем ближе тело гомункула приближалось к еще недавнему трупу, тем сильнее становилась боль, тем быстрее гас разум. Словно Фермин высасывали по частям. Она только и успела что выставить руку вперед, пытаясь отодвинуть лицо синори от себя, коснулась кровавой дорожкой его щеки и взвыла от боли. Сырое мясо и мужская щетина – не самое приятное
И вот их губы соприкоснулись, разрывая связь, отдавая последнюю каплю еще недавнему трупу. Глаза девушки закатились, она обмякла и упала на мужчину. Когда последние части разума уходили , миледи услышала в своей груди эхо сердца. Да, все получилось…Он жив, она успела…молодец…Горькая усмешка исказила бледной личико, обнажив зубы.
Эмрис бы за это по голове не погладил.
Так смешно, в последние минуты своей жизни, быть может, Фермин вспомнила паладина.
Но ей не суждено умереть здесь и сейчас. Просто отдохнуть. Немного. Прилечь на дороге. Так много сил ушло, так много их надо на восстановление. Она больше не была Фермин. Она стала Ашер. Отныне и впредь. Пока плаха не встретит ее тонкую шейку, пока камень ее не лишиться последних сил…А между тем, сегодня гомункул случайно отдала тридцать лет жизни этому человеку. Которого совсем не знала и перед которым чувствовала себя виноватой.
Забавная штука жизнь. Не то, что смерть.
Ночь, 27-ой, точнее уже почти 28-ой день месяца Плачущей Сирены.
В этот лень Фауст родился дважды.