Какой-то день, какой-то месяц, какой-то год.
Да кого вообще волнует эта гребенная дата?
Итак…

Крышу мне снесло окончательно. Не знаю, когда на это надо было обратить внимание. Собственно, в какой момент началось мое быстрое погружение в безумие, я тоже не знаю. Возможно, признаки все-таки проскальзывали еще тогда, когда я познакомилась с Альвэри и Бэем. Но слишком малозначительными они были. Ха! Было бы смешно, если бы мое нынешнее состояние было бы заслугой Аль. Но нет, хватит и одного шадоса на её душу.

Шадос.

О боги, кто бы мог подумать, что дойдет до такого? Но нет. Нет. Нельзя начинать с конца. 

Безумие проявилось даже раньше, чем у отца, причем намного. И слишком стремительно оно забирало у меня все, что было дорого. Сначала тряска рук отняла у меня возможность выступать с реквизитом, но магия была при мне, до тех пор пока и она ни начала пропадать. Скачки между ипостасями стали происходить помимо моей воли, заставляя забывать, кем я являюсь. Гейл, Эби - теперь они хотели жить своими жизнями, а я уже перестала быть кем-то единым. Память тоже отказалась мне служить, разделяя ипостаси все больше. Это путало мысли и невероятно злило. Раздражение и даже ярость стали моими постоянными спутниками. А рядом больше никого и не было.

Левифрон уже давно ушел, или это сделала я? Не знаю. Он не единожды меня прогонял, но я все оставалась и видела, как он меняется, становится более жестоким, циничным. Только вот Леви не хотел показывать мне всю эту тьму, оберегал, любил, наверное, и гнал от себя. В конце концов, сложно стало притворяться, что я не замечаю, что в его рацион входят не только кролики. В один день он просто не вернулся, а я не стала искать. Наверное, мы оба всегда понимали, что для нас «долго и счастливо» быть не может. 

А позже все и началось. Иногда ночами мы говорили об этом, Леви с упоением рассказывал идеи, которые могли бы мне помочь, а затем вскакивал с кровати и принимался что-то записывать. Что-то он предлагал начать делать заранее, но я отмахивалась, полагая, что еще полно времени. Что ж теперь уже не важно, сработали бы его теории или нет. Я была одна и мне не хотелось кого-либо к себе подпускать. Надо было уйти, как отец, только вот не могла отказаться от своей жизни, выступлений. А народ раздражал все больше и больше. Невоспитанный, беспардонный, наглый и неблагодарный. Чаша терпения наполнялась, и в итоге гнев вылился через край. Сейчас воспоминания словно в дымке, и сложно объяснить собственные поступки, но я так злилась на всех вокруг, за их счастье и легкомыслие, за то что им не приходилось убеждать себя каждый день, что они не две разных личности, а может и три… Много на что злилась, теряла память и контроль, пошла на поводу у галлюцинаций и убила. Никогда бы не поверила, что смогла бы так просто об этом написать, как о чем-то будничном. Проснулась где-то в обед, позавтракала оладьями и чаем, вечером вышла на площадь, заметила свою вторую ипостась, разгуливающую отдельно от меня, проследила за ним, убила и вернулась домой, поздно поужинала.  Обычный день, ничего примечательного. Спалось только плохо, видимо не стоило есть тяжелую пищу на ночь.

И подобное повторилось, а как выяснилось позже, особо скрываться я и не думала. Естественно не думала, то же были для меня нереальные события, о которых и воспоминания едва оставались. Мне не повезло, какой-то юный инквизитор или ученик, внезапно решил продемонстрировать всем свою храбрость, знания и умения. Да только с каких это пор в их головешки вкладывали мысли, что им позволено вершить самосуд? 

Как же все-таки это сложно, вспоминать то, что было буквально в другой жизни. Те чувства и мысли, которые бы оправдывали мою ненависть к этому мерзкому инквизиторошке. В моей болезни улучшения не было, все только хуже становилось, а этого хватило, чтобы он считал меня монстром, не способным на сопереживание, раскаяние. Да я и наказание была готова понести, но мне не было дано такого шанса. Сейчас душу, или что там вместо нее, греет лишь то, что и у него больше нет никаких шансов. И будущего тоже нет.

Инквизитора я выследила первым. Ох Тейар, ума не приложу, как Левифрон смог тогда устоять? Может наше присутствие этому поспособствовало, может характер и то спокойствие и терпение, которые были в нем. Я всегда была несдержанной, а в момент пробуждения и не хотелось быть таковой. Все существование, цель и смысл - все это сошлось лишь на одном желании высосать душу из того, кто был несправедлив к больной таррэ. Разве моя вина в том, что мне посчастливилось родиться той, кем я была? Нет, я не заслуживала такого конца, лишь бы только прославить этого смельчака. А он что? Юнец уже успел и оправдание себе придумать, как он доблестно защищал народ от взбесившейся кровожадной суккубии и у него и выхода-то иного не было, как убить ту, что ринулась в атаку. Которой не было! Была лишь загнанная, обессилившая девушка. В первые в жизни я ненавидела кого-то так сильно, что этого хватило для перерождения. И больше не было доброй, нежной, воздушной Эбигейл, не было и Гейла, в которого больше я никогда и не смогу обратиться. Осталась лишь блеклая копия, потускневшая, безжизненная, привязанная к одному лишь облику. Вот чего стоило бояться, а не раздвоения личности и даже безумия - я себя потеряла безвозвратно. И самое страшное, что мне теперь уже плевать.

Вначале было жутко, хотя нет, голод и жажда мести - это первое, что я чувствовала и что вело меня. Удивительно, как мир может сузиться до одного существа. Невольно начинаешь задумываться о прошлом. Было ли для меня место в мыслях Левифрона по настоящему, пока Альвэри жила и здравствовала? Но все эти вопросы пришли уже после, вместе со страхом, гневом и отвращением к себе. Воспоминания о жизни и кем я являлась были слишком свежи, и я цеплялась за них. Прежняя Эби никогда бы никого не убила, она бы точно не наслаждалась, когда позволила своей новой сути высосать душу. О, это прекрасное чувство, лучше чем от наркотиков. На тело накатывает такая эйфория, чувство голода отступает, настроение поднимается, и мир уже не кажется таким паршивым местом. Хотя после я стояла над инквизитором, которого и живым-то назвать было сложно, решая, как быть. Чувство мести все еще не было утолено полностью, да и оставлять после себя такое явное доказательство, это тоже самое, что и оставить на нем надпись «Здесь был шадос». Самосохранение не позволяло мне снова умереть, а потому я закончила начатое и скинула тело в реку.

Когда все первые эмоции улеглись, стало паршиво. Какой же безвольной надо было быть, чтобы сразу же отправиться за объектом ненависти. Но в голове крутились мысли, что это нормально, что инквизитор заслужил и мне не надо будет вечно бороться с желанием его прикончить. Как знать, может, после свершения мести быть шадосом будет несколько проще, и я смогу контролировать свой голод и не буду убивать людей? Уеду куда-нибудь подальше, поселюсь в тихом домике, обзаведусь курами, а там вроде и душу поглощу и супчик сварганю. Видимо, даже смерть не могла из меня выбить наивность, только время.
Сначала я и правда держалась, поселилась на востоке от Таллема, там полно ферм, а потому соблюдать свою диету трудов не составляло. Даже экспериментировала со временем, через которое мне требовались души, потому что куриц и кроликов хватала лишь на пару-тройку дней. Но быть голодающим шадосом – это словно быть девушкой в определенный период месяца. Устаешь быстро, бесишься из-за всего, внешних раздражителей гораздо больше и всегда хочется сожрать чего-нибудь не то. В мое случае кого-нибудь, и сочным жирным куском мяса тут уже не отделаться. Но может так реагируют только женщины-шадосы, откуда же мне знать.

А потом… Потом несколько неудачных случаев, и вот я уже забредаю в самые опасные места города и убеждаю себя, что насильнику не место в обществе, да и без убийц будет легче дышать. Забавно, подобные мысли инквизитора меня и довели до возрождения, и вот я и сама поступала также.
Чем больше я переставала быть собой, тем чаще в памяти возвращалась к хорошим дням и думала о Левифроне, сопоставляла свои ощущения с воспоминаниями. Я и на сотую долю не могла представить, через что он тогда проходил. А такое можно понять только на собственной шкуре. Честно сказать, я думала о том, чтобы найти Левифрона. Сейчас-то он мог не беспокоиться о том, чтобы навредить мне. Но чем дольше я хранила эту мысль, тем не осуществимей она мне казалась. Вряд ли бы ему понравилась новая Эбигейл. Он с собой-то не мог примириться, чего уж там говорить обо мне. Нет, не могла я предстать перед ним такой. Пусть хоть в его памяти остался бы светлый образ.

Не знаю, зачем это все записываю и как закончить. Выводами и целями на дальнейшую жизнь? А может раскаянием? Да только вот уже не вижу особого смысла себя в чем-то обвинять. Поздно и безразлично. Есть я и мой голод, и все мы смертны. Просто кому-то везет меньше остальных. Я не беру больше, чем требуется и все еще предпочитаю души некоторых животных. Но о какой доброте может идти речь, когда к жизни вас возвращает Темный Бог и ненависть?