[ Постоялый двор «Зимний очаг» ]

7 день Страстного Танца, 1647 г. Утро.

Плутать на трёх ногах ловчим долго не пришлось: не без наводки от местных аптека выросла перед ними весьма своевременно. Они остановились в последний раз, перед тем, как зайти. Вальбурга поудобнее подхватила Анаис: та была выше ростом, что удобно, но из-за толщины одежды её было трудновато хватать за бок.
— На кой ты со мной увязалась? А то я не знаю, что купить.
Синори пыхтела, хватаясь за плечо соратницы.
— Нет, всё нормально. Извини за это, но я не буду одна в таверне сидеть. А то ещё придёт Мюриэл и настроит против меня посетителей.
Это должно было прозвучать как шутка, но сработало совершенно не весёлым образом. Обе девушки замолчали. У Анаис дрогнули брови: любое дуновение ветерка сейчас было способно довести её до слёз, а упоминание вчерашнего вечера – тем более. Синори потупилась и безвольно заковыляла ко входу, ведомая Вальбургой, вопрошая себя, зачем она продолжает над собой издеваться.
Они остановились у входа, ллайто потянула дверь. Та не поддалась.
— Какого гоблина... — Ловчая чуть не прижалась носом к крошечному окошку посреди двери, пытаясь разглядеть, что происходит в помещении. У Анаис упало сердце.
— Только не убивай меня. — Она отцепилась от подруги и с вымученным видом привалилась к косяку. — Абсолютно вылетело из головы, что... в общем, сегодня никто не торгует.
Вальбурга выругалась, тоже поздно озарённая воспоминанием. Тень обречённости навалилась на обеих. Столько стараний на дорогу впустую из-за того, что перегруженные головы забыли об одной маленькой детали, связанной с днём Изгнания Тёмных.
Ллайто с энтузиазмом постучала кулаком пониже окошка в надежде на то, что хозяин лавки внутри.
— Что, вообще-вообще, вот совсем никто не торгует? — Ярко окрашенный эмоциями вопрос полетел в дверь вместе с очередным ударом. — Что прикажешь делать?
У Анаис не нашлось что ответить. Тяжёлым взглядом она окинула улицу, по которой, несмотря на раннее время, уже ходили местные жители и гости Мандрана, предвкушая праздник. Им сейчас нигде не достать лечебных зелий, разве что выцепить какого-нибудь алхимика в праздной толпе и упасть ему в ноги. А для этого нужно много бегать, восклицая "Среди вам есть алхимик? Алхимика, скорее!", на что лично она сейчас не была способна.
Синори смогла один раз обезболить ногу, сможет и второй, но она понимала, что беспощадно втиснутый в сапог голеностоп такого жестокого обращения не перенесёт. Денёк травмированная конечность потерпит, завтра, глядишь, Анаис отойдёт от своего разрушенного состояния. Сегодня ещё посмотрит на праздник, выпьет, поспит, а на следующее утро может и сумеет сама себя залечить, собрав волю в кулак.
Однако не за одной болью стоял вопрос. Они застряли в Мандране до тех пор, пока из крепости не придёт инструкция с тем, что им делать дальше. Не стоит даже пытаться внушить себе мысль, что они покончили с историей в долине Китли и теперь могут спокойно направляться домой. Отбрасывая художественные подробности и говоря по существу: ловчие проворонили контракт. Предатель кодекса, ныне заурядный наёмник, увёл заказ у Мернота из-под носа. Анаис и Вальбурга не просто остались ни с чем, но ещё и задарма убили второго монстра и обратили на себя гнев деревни. Мысль, появляющаяся на фоне всего этого, была как мокрое мыло: выскальзывала, уворачивалась и не давалась к пристальному рассмотрению, оберегая истощённый разум.
Их могут отправить ловить Грифа. Коль скоро они так опозорились на задании и находятся неподалёку от источника их проблем, так пусть искупают грехи.
Готова ли была к этому Анаис?
— Без толку. Кто бы ни работал в этой аптеке, он наверняка улетел к храму лопать пироги. — Вальбурга оперлась спиной о дверь и скрестила руки на груди. Она тоже не была в своей лучшей форме. В отличие от Анаис ллайто не так бурно реагировала на происходящее, но чем суровее она делала лицо, тем грустнее становилось синори: она знала, что ловчая по-своему переживает. В ней снова проснулись стыд и вина перед подругой.
— Давай отдохнём, — предупредила слова Вальбурги девушка, — целый день впереди. Что-нибудь придумаем.
Они остались подпирать дверь аптеки, молча и думая каждая о своём.

Отредактировано Анаис (2017-11-09 05:15:43)

[ Улицы Мандрана ]
7 число месяца Страстного Танца 1647 года, утро
Эбигейл сникла еще больше, пока шла рядом с Левифроном. Тот так ничего и не сказал: ни того, что он на нее не злится, ни хотя бы того, что все понимает. Ему хотелось уйти, а девушка уже тысячу раз пожалела, что вообще заговорила за завтраком. «Вот не надо лезть куда не стоит. Хотят испепелять друг друга взглядами, да пожалуйста. С каких это пор меня должны окружать счастливые люди? Помогаешь, стараешься, а все равно чувствуешь себя, словно грязью окатили». Подступавший к горлу комок, предвещавший слезы, как-то быстро проглотился, а вместо этого суккубия не на шутку рассердилась. Она злилась на себя из-за несообразительности, на Левифрона, которому ее старания и извинения были по боку, да и на Бэя с Аль тоже, а что им в сторонке что ли стоять?! И на них можно найти за что бочку катить. Конечно, все это были лишь эмоции, выхода которым таррэ долго не давала. Если подумать, поведение Эбигейл вообще можно было назвать образцовым. «Хотя метание пирогов хорошим поведением не назовешь». Она вздохнула. В итоге злость, как и ненужные слезы тоже отступили, оставив после себя гулкую пустоту в голове.
«Ну придем мы сейчас в аптеку, и что дальше? Я молча посижу, посмотрю на то как он злится, попытаюсь еще раз извиниться? И кому это нужно?
Сколько еще продлится это гадание на ромашке? Плюнет – поцелует, к сердцу прижмет – к Тейару пошлет… Что, Эбс, вот что тебя еще здесь держит?» Но она не могла уйти и понимала, что разрывается. С одной стороны такая жизнь не для нее, приключения оказались не такими, как того хотелось, а с другой стороны, девушка к каждому из них по своему привязалась и сопереживала. И, быть может, признавать этого не хотелось, к Левифрону больше всех. Суккубия не хотела, чтобы он губил свою жизнь, все больше погружаясь в темные мысли. А там где мысль, там и дело. Взять хотя бы их утренний разговор. «Не принимай решение с горяча. Просто остановись, успокойся, подумай обо всем еще раз. Тьяррэ!* Где мой анаферис, когда он так нужен?!» Впервые за все время Эбигейл вспомнила о своей привычке. Чего бы ей действительно хотелось, так это запереться в какой-нибудь комнате с едой и наркотиком и выйти от туда через пару дней хоть с каким-нибудь пониманием, что делать дальше.
В молчании они дошли до Тенрариуса и, как оказалось, не одним им понадобилась аптека в этот утренний час. Вряд ли они пришли сюда, чтобы спрятаться. Однако, девушки выглядели измотанными, печальными, и настроение самой Эбигейл сразу же откликнулось на эту немую грусть. Она не представляла, что с теми произошло и в данный момент даже и знать не хотела, слишком уж много раз Эби успела сказать себе, что лезть в чужие дела – дело опасное и неблагодарное. Суккубия даже и рассматривать их сильно не стала, хотя и заприметила непривычного вида глаза.
Клейм зарычал. Таррэ с удивлением перевела взгляд на него. Порой она забывала, каким грозным может он быть, уж ей ли не знать – напоминание теперь всегда будет на ноге красоваться. Но что псу не понравилось в этих двоих? На то, что и Левифрон немного изменился, хоть и разговаривал он куда более приветливо, чем недавно с Эбигейл, девушка внимания не обратила. Слишком уж быстро менялись настроения алхимика.

*проклятье (айрит)

Отредактировано Эбигейл (2017-11-09 15:04:30)

Проклятый замок поддавался нехотя. Или это Левифрон плавно терял всякий самоконтроль и способность шевелить руками, ощущая под боком уже не мнимую, но вполне оформленную и реальную угрозу. Или, возможно, вина была на Клейме, который продолжал щериться и рыть лапой снег, очень доступно и понятно демонстрируя, где закончится шаткий мир между ним и гостьями. Гости, к слову, тоже вели себя отнюдь не спокойно и обыденно, но, вопреки всем ожиданиям, ничего страшного в сторону Левирона предпринимать так и не начали. Одна из девушек откровенно растерялась, и за них обеих заговорила та, что оказалась побойчее.
- У нас вот... нога вывихнута.
У нас? У обеих одновременно? Или у той, что стоит и разглядывает его, будто увидала перед собой создание из сказок, а вовсе не аптекаря, обещавшего дать ей искомое лекарство? Да и из сказок ли, скорее из кошмаров. Тех самых, где висельники, на виду у всех отдавшие Ильтару душу, обнаруживаются вполне живыми на краю мира, в снегах. Герхен не мог расшифровать ее молчание и смятение на лице, но видят боги, он едва ли не воскликнул от радости, когда чертова дверь наконец соизволила открыться, пропуская посетителей внутрь. Внутри аптеки никого не было, и Филин окончательно уверился, что хотя бы в этом судьба ему сегодня благоволила. Пропустив ловчих и Эбигейл внутрь, алхимик закрыл дверь. Запирать не стал – где-то далеко все еще маячила призрачная надежда, что все это дурная шутка Тейара, что нелепой пугалкой все и ограничится, а обе девушки уйдут так же легко, как и появились на его горизонте. Клейма он, впрочем, оставил при себе. Присутствие пса подле давало некое чувство защищенности, да и не стал бы волкодав тихо и мирно сидеть в сторонке. Алхимик предполагал, что первый же двусмысленный жест или слово, оброненное одной из гостий, может послужить спусковым крючком.
Почти сразу после приглашения внутрь стало понятно, кто из незнакомок получил травму. Та, что побойчее, ловко помогла подруге переступить порог и даже, кажется, напомнила ей о вежливости, ибо в тепле помещения в той прорезался дар речи. Она запоздало поблагодарила за гостеприимство, скача к прилавку на одной ноге, а Герхен мрачно созерцал сие зрелище, ибо не могло не вызывать раздражение то, как беспечно его коллеги относились к своему здоровью. Случись это в прошлой жизни, Левифрон бы не преминул отчитать нерадивую девицу на то, что сама пошла в аптеку, а не отослала подругу. Сейчас же он не мог ни знаком, ни вырвавшимся словом дать знать, что знает что-то о Мерноте. Очевидно, они его не узнали. Или узнали, но пока не поняли, кого именно. Хрупкое равновесие еще могло сохраниться, нужно всего лишь дожить до прощального звона колокольчика, который ознаменовал бы, что довольные гости покинули аптеку и удалились прочь, обещая никогда больше не встретиться Левифрону, ибо Левифрона они бы здесь уже никогда не нашли.
— Моя нога сейчас не болит, я... обезболила её магией. Но дело в том, что... понимаете, я... – почему ее смущение казалось таким странным? Уже не потому ли, что девушки Мернота в принципе не могли страдать излишней скромностью, они не ломались перед аптекарем, рассказывая о боевых ранах. Особенно если эта рана ограничивалась вывихнутой ногой, воистину детской болячкой для ловчего. - Я бы могла вылечить её сама.
«Синори, значит. Вторая, стало быть, ллайто».
- И теперь я не могу сконцентрироваться для исцеления. Как вы считаете, может быть... может, мне стоит взять какое-то успокоительное?
Это объясняло то, как чудовищно выглядела незнакомка. Другое дело, что Филин по-прежнему не понимал, что такого могло приключиться с мернотовцем, чтобы он не мог взять себя в руки для творения волшбы, но здравый смысл подсказывал, что расспрашивать об этом не стоило, пусть и очень хотелось. Не мог Левифрон отрицать, что от этих девушек веяло чем-то родным, казалось, открылось маленькое окошко, из которого был виден дом. Можно было подойти, посмотреть, быть может, даже окликнуть кого-нибудь, рассказать о том, как плохо здесь, по эту сторону. Но он не мог. С той стороны по нему плакала виселица, с которой его сорвали.
- Однозначно, - отчеканил Герхен, совершенно не замечая, как личина бесконечно уставшего от людской безответственности врача вытесняет панику и ужас, ставя все на свои места и возвращая былую уверенность. Девушка была даже удостоена до крайности укоризненного взгляда. Как и ее подруга, которая, как думалось алхимику, должна была воззвать к рассудительности и разуму, когда они шли на улицу вдвоем. - Уж не знаю, что с вами приключилось, но мне совершенно очевидно, что ваше состояние весьма плачевно. Да будет вам известно, что если маг не может творить магию, то в его организме пошел совсем большой разлад. А нервы, как вам самой понятно, к добру не приводят априори. Ждите здесь, у меня как раз есть то, что вам придется в самый раз. И ради всех богов, сядьте уже! – прежде чем уйти вниз, Филин вынес из-за стойки стул, за которым обычно сидел Тентрариус. Еще раз наказав ждать и никуда не уходить, он спустился в подвал, миновал выбитую дверь, сиротливо болтающуюся и поскрипывающую, почти не глядя забрал с полки предпоследнее лечебное зелье, партию которых готовил для Ника, и ринулся обратно в торговый зал. Валет, метнувшийся к хозяину, не успел сказать и слова, дверь хлопнула прямо перед его носом и отскочила обратно, ибо безнадежно сломанный замок и побитый косяк не могли ее удержать. Пожелав хозяину того же, текка вернулся к коробке в шкафу, прежде спрятанной.
- Вы сидите? Замечательно. Вот зелье, выпейте прямо сейчас. Мгновенно оно не подействует, в идеале принимать его перед сном, но боль уйдет, и вы почувствуете себя лучше, а оно тем временем сделает свое дело. Соответственно, ногу не нагружать как минимум до завтрашнего утра, - передав склянку, он двинулся к прилавку, за которым виднелись полочки, шуфлядки и мешочки, полные трав. Тентрариус бы не оценил, что кто-то хозяйничает в его запасах, предназначенных на продажу, но Герхен считал себя в праве помочь страждущим, особенно – коллегам, пусть они этого не знали. Чай, не с улицы был умелец, который в лечении ничего не смыслил. - По успокоительным – у вас есть какие-нибудь непереносимости или аллергии? Быть может, предпочтения? Зелье окажет благотворный эффект на вашу нервную систему, но я придерживаюсь мнения, что в подобных вопросах лучше выбирать природные успокоительные, они всяко полезней будут. Будете заваривать, как чай. В остальном ваш верный товарищ – отдых.
Желание сделать вид, что ничего не изменилось, пересилило, щемящая тоска взяла верх в неравной битве со страхом и положила его на обе лопатки. Левифрону даже не пришлось играть услужливого аптекаря – все случилось само собой. Как будто вокруг были стены Нальи, а кошмар последних недель ему просто приснился.

На мгновение растерявшись от профессионально поставленного поучающего тона, Анаис даже забыла, что мгновение назад не могла поднять на мужчину глаза, смущённая своими странными ощущениями. Но, заслышав властные нотки в его голосе, синори автоматически подобралась, изображая готовность внимать и усваивать.
Странно же это всё было, однако. Тревожные чувства не ушли, но притупились под влиянием речи аптекаря, такого уверенного, моментально влившегося в свою стихию. Их напряжённый немой контакт – а синори понимала, что какой-то его проблеск имел место быть – был разорван. Вальбурга ничего не почувствовала, спутница аптекаря тоже была безучастна. Анаис слабо удивлялась, как девушки ничего не заметили, ведь казалось, что напряжение обоих минуту назад можно было ощутить рукой. Какое-то понимание возникло между Анаис и человеком возле двери. Теперь, внезапно подобрав нужное слово для этого явления, пока аптекарь говорил, ловчая почему-то успокоилась.
Что было в нём ей знакомо? Присаживаясь на предложенный стул и смирённо кивая на каждое слово мужчины, Анаис терялась в догадках. Шаги человека застучали где-то за стеной. Почему она испытала такое смятение, увидев его? И почему... он испытал то же самое? Мысли торопились, наступали друг на друга, спеша придти к разгадке.
— Где ж вас так потрепало?
Анаис среагировала на голос и пару мгновений смотрела на рыжеволосую красавицу с недоумённым выражением на лице, осмысливая вопрос. Вальбурга вздохнула. На сей раз принимать удар на себя она не собиралась: вопрос выходил за деловые рамки, в которых при общении с любым непричастным к Мерноту предпочитала держаться ллайто.
— Не такая интересная история, на самом деле. — Анаис наморщила лоб, принимая какой-то виновато-жалостливый вид. — Нам встретился один опасный монстр. Если будете в ближайшее время проезжать в долине Китли, осторожнее, там... все взволнованы, наверное.
Улыбка одними губами угасала. Синори экстренно уткнулась взглядом в колени.
Рядом застучали шаги. Анаис подняла взгляд и увидела перед собой пузырёк.
— ...Соответственно, ногу не нагружать как минимум до завтрашнего утра.
Анаис послушно вскрыла склянку. Из горлышка поплыл специфический лекарственный запах. Глянув на Вальбургу, она увидела её озабоченное выражение лица. Обе ещё до того, как пришли к аптеке, понимали, что Анаис выведена из строя на какой-то срок. Но теперь, когда это озвучил специалист, факт был облечён в железную рамку, точно закон, – неприкасаемый и нерушимый.
Раскатывая невыразительное послевкусие лекарства по нёбу, синори думала о том, как благотворно влияет на окружающих присутствие того, кто знает, что делает. Нет, неточное выражение. Мюриэл тоже знал, что делал, но его существование уже никогда благотворно на Анаис не отразится. Скорее, правильным было бы сказать, кто знает, что делает для блага... для блага...
— Непереносимостей и аллергий нет, предпочтений – тоже. Спасибо. — Анаис сухо, на автомате проговорила ответы на вопросы, наблюдая за движениями мужчины. Его руки уверенно извлекали из различных ёмкостей ингредиенты, которые малоопытная синори определить не могла. Но их мог определить аптекарь. Весьма уверенный аптекарь, знающий, как нужно готовить лекарства для алхимически обработанных людей.
— Столько неприятностей случилось за последние дни, и все с приезжими. Хотя, может, вы местные.
— Ммм. Мы из Мернота.
Анаис аккуратно поставила пустую склянку на прилавок.
— Так сколько мы вам должны, господин? — Вальбурга, не обрадованная вниманием рыжеволосой, поспешила вернуться в понятные и простые ей условия игры "заказчик-исполнитель". Не обращая внимание на Анаис, она, счастливая скорой развязке их пребывания в аптеке, с суровым лицом шагнула к прилавку, взяв на себя роль платящего.
Пока она шуршала кошельком, синори не шелохнувшись сидела на стуле. Ни один мускул не дрогнул на её лице. Взгляд, впившийся в склянки напротив, начинал каменеть, но ловчая всё равно ничего не видела перед собой. В голове звенела колоколом непоколебимая уверенность в том, что, стоит ей встретиться глазами с мужчиной, он поймёт. И совершенно точно не обрадуется.
Взор застелило видение жуткой бури, возникшей из ниоткуда. Сонм всадников мчался под ней, страшный и убедительный, как ночной кошмар. И фигура, выныривающая из толпы, возводящая лук в сторону помоста, на котором вешали алхимика гильдии Мернот Левифрона Герхена.

Отредактировано Анаис (2017-11-15 17:10:15)

— Ммм. Мы из Мернота.
Эбигейл показалось, что её огрели по затылку. Она может быть бы вскрикнула, если бы у девушки не перехватило дыхание. Взгляд метнулся к Левифрону, а тот в свою очередь посмотрел на неё. Суккубия поняла этот молчаливый призыв. Благо ее собеседница уже была занята своим кошельком, а потому никто не заметил паники Эбигейл. Таррэ опустила голову, пару раз тихо и глубоко вдохнула, а после уже сохраняла спокойную маску, заперев все беспокойство внутри. Хотя ей казалось, что в комнате было отчетливо слышно, как бешено колотится сердце. 
Мернот. Подумать только, как тесен мир. «Или что она там говорила? Монстр в Китли. Не могли в другом месте что ли ловить? Тейар, я даже не знаю, в Мерноте все друг друга знают, или он слишком большой для этого?» Однако, враждебности девушки не проявляли, что давало скудную надежду, что Левифрона они не узнали. Эбигейл мысленно содрогнулась, подумав о том, что теперь их может ждать.
– Если вдруг вам не станет лучше, а то и поплохеет, то непременно возвращайтесь. Посмотрим, что еще можно с вами сделать.
«Серьезно, Леви? Да тебя уже не должно быть в городе, стоит им выйти за порог. Если они вообще уйдут». Конечно, она понимала, что алхимик, сейчас только делал вид, что это  самое обычное рабочее утро, но даже без этого суккубия сильно сомневалась, что мужчина уедет. Аль все ещё ничего не помнила, и они должны были вернуться к ней домой. «Это сложно, это все очень и очень сложно».
Эбигейл больше не пыталась заговорить и держалась в стороне, боялась выдать свое беспокойство, на ее счастье, гостьи тоже не стремились к общению. Сделать она ничего не могла, а потому оставалось лишь наблюдать за тем, как разворачивались события. «Наверное, надо будет уйти из аптеки. Даже если они не вспомнили сейчас, то они могут вспомнить потом. Но куда идти? Интересно, а Альвэри согласится уехать?». Бредовые мысли скользили одна за другой. Время тянулось, в воздухе чувствовалось напряжение, или же только Эбигейл так казалось. Таррэ посмотрела на шатенку, что сидела словно статуя, задумавшись о чем-то своем. Ей это очень не понравилось. «Может, он дал ей какое-нибудь парализующее средство? Да не, зачем? Если уж он притворяется, что работает здесь, то лично они точно не знакомы, а значит, есть шанс, что они сейчас получат лекарство и спокойно уйдут. Пусть это  будет так». Даже сейчас не убиваемый оптимизм пробился сквозь пелену плохого настроения. Ну а правда, никто еще не кричал: «Ах вот ты где, предатель! Почему ты до сих пор жив?», мечами не размахивал, да и все это походило, на жестокую шутку богов, что решили столкнуть лбами своих маленьких питомцев.

И только при ближайшем рассмотрении Левифрон понял, что дело было совсем не в зелье. Он не видел ни учащенного дыхания, ни следов подскочившей температуры или давления. Не появлялось и иных следов интоксикации, которая была наиболее вероятна в случае синори. Девушка не демонстрировала признаков нездоровья, просто была… растеряна? Молчала, прятала глаза, будто нарочно отворачивалась под пристальным взглядом Филина, пока его приветливое выражение таяло с каждым мгновением, сменяясь сначала непониманием, а после тревогой, но уже другого рода. Бойкая девица встрепенулась, подлетела к раненой, попыталась пробиться через стену отчужденности, которую синори наращивала вокруг себя, попутно предупредительно оскалившись в сторону алхимика самым правильным в данном случае вопросом. Разумеется, она решила, что он сунул в руки ее боевого товарища отраву. Так ведь думают все мернотовцы, да? Что мир против них, кто абсолютно каждый подмешает в еду крысиный яд, чтобы позже полюбоваться, как богомерзкие ловчие, герои самых страшных сказок селян, корчатся в муках на полу таверны, захлебываясь рвотой. Одно только не вписывалось в канву – абсолютный иммунитет ллайто и синори к токсинам. Герхен знал, как можно скосить даже трансмутированных монстроловов, но вот бойкая девица о том догадаться не могла. Они все, кроме Эбигейл, знали, что зелье тут ни при чем. Именно поэтому сердце Герхена упало, когда молчащая незнакомка все же подняла лицо, пусть и почему-то на Эбигейл. Будто суккубия могла ей ответить на те вопросы, которые роились у нее в голове.
«Как ты можешь быть жив? Почему ты стоишь тут, живой и здоровый?»
Левифрон почти слышал их, отчетливо читал на печальном лице синори. А она все смотрела на суккубию, тушующуюся и растерянную. Эбигейл держала свою маску спокойствия, как и хотел Герхен, но как можно было не увидеть напряжения, которое сковало ее тело? Рядом с ними ходила Габриэль, и если Герхену ее легковесные касания были почти привычны, суккубию страх должен был выворачивать наизнанку. Ведь она была там, у эшафота, и видела, что такое кодекс Мернота. Непреложная истина, догмат, обет. Нарушивший его однажды уже не найдет прощения и покоя. Оголятся клинки, будет призвана магия – и уже никаких ненадежных веревок, которые могут не доделать дело до конца. Только сталь и огонь, верные спутники тех, кто хочет убить раз и навсегда. И Левифрон, стоящий почти вплотную к случайным посетительницам со змеиными глазами.
Синори все же отвела взгляд от суккубии и как-то очень медленно остановила его на Левифроне, посмотрев наконец ему в лицо. Едва ли можно было достучаться до алхимика лучше, чем это получилось у незнакомки, ибо в Герхене что-то с оглушительным грохотом рухнуло и рассыпалось бесформенной грудой мусора, которой однозначно не суждено было стать цельной конструкцией снова. Эта девочка, смотрящая на него без укора, но с какой-то невыносимой печалью, своим молчанием сумела рассказать ему больше, чем смогла Рогнеда Берг своим приказом, чем проходившие мимо лаборатории ловчие, не скупящиеся на грубые слова, чем родители, чья безграничная укоризна и разочарование сквозили из их отречения. Нет ничего хитрого в том, чтобы умереть и воскреснуть, боги проворачивали и не такие абсурдные вещи. Сложность заключалась в другом.
Между ними были не поддающиеся подсчету километры Изнанки. Даже протяни Герхен руку – не дотянулся бы. Даже через много лет не дотянулся бы.
«Как же так…»
Назад дороги не было. Просто не было, ее не существовало по факту, не находилось в природе. Две девушки – эхо по ту стороны могилы, мягкое и теплое, обволакивающее, дающее ложные надежды – и тут же бьющее их, стоило только снова посмотреть в змеиные глаза. Оно рвало душу, кромсало и разбрасывало ошметки, чтобы от Филина не осталось совершенно ничего, одно имя да тело, которое мог забрать Тейар со всеми потрохами, потому что внутри все было уже мертво, как и полагается повешенному.
А потом девушка заговорила. Если до того момента могли оставаться какие-то сомнения, то с первыми же ее словами они улетучились, ибо те были сказаны так, что интонация оказалась куда содержательнее сути. Это была жалость? Или, быть может, сочувствие? Или сожаление, что все получилось именно так, а не иначе? Или эта мягкость должна была оказать поддержку, подсказать, что курс был правильным? Почему ее слова звучали скорее как прощание?
- У вас замечательная аптека.
Это была даже не его аптека. Он жил в подвале, он прятался от стражи и храмовников, он несколько дней держал пленника, который мог рассказать всем его тайну, он убил человека, чтобы не сдохнуть от голода, который не утоляла обычная еда. Об этом хотелось кричать – но алхимик молчал, не отводя пронзительного взгляда от синори. Будто бы надеялся, что она догадается и так. Но как она могла?
- Красивое место, спокойное. Наверное, здорово здесь жить. 
Видят боги, он бы отдал все, что у него осталось, чтобы вернуться. Бросил бы и месть, ведь с ней можно жить, и Альвэри, которую не позволяла отпустить с миром обыкновенная совесть. Он бы смог уговорить Эбигейл поехать с ним, ведь ей никогда не нравился снег, а в Мерноте ей смогли бы помочь раскрыть ее таланты в магии в полной мере. Он бы вывернулся наизнанку, чтобы обратить все вспять – снова, в который уже раз исправляя свои ошибки, совершаемые одна за одной, без конца и какого-либо смысла. Каков был лимит, отпущенный живому существу? Где был предел, отведенный Левифрону? Он мог бы рискнуть опять, чтобы вернуть все на круги своя, найти точку равновесия, закончить кошмар, начавшийся с появлением у его порога Ракшасы. Только вот в этот раз возможности вывернуться не было. Эхо не могло стать протянутой в ответ рукой.
Ни разу еще в жизни Герхена не было другого такого момента, когда хотелось сказать так много, слова рвались наружу – но он не мог издать и звука, потому что горло перехватил страх. Как он мог попросить о том, о чем хотел? Как мог он, казненный за нарушение доброй половины догматов кодекса, вообще открыть рот и произнести хоть слово? С каких пор его истина, кособокая и извращенная его наивным восприятием мира, вообще имела хоть какой-то вес? Он уже сделал слишком много для одного человека, сам загнал себя в яму и обрек на вечное существование во мраке и холоде. Что он теперь мог сказать этой девочке, смотрящей на него с жалостью и уходящей прочь? Ничего. Абсолютно ничего.
И уже когда бойкая девица взялась за дверную ручку, синори обернулась.
- Спасибо за всё, - пауза. Она тоже хотела сказать многое, но получилось только то, что получилось. - Это останется нашей тайной, верно?
Левифрон так и не смог выдавить из себя хоть что-нибудь, поэтому ответом ловчей послужил один лишь долгий кивок. Просто потому что было невообразимо трудно попрощаться в ответ. Просто потому что иначе в этой ситуации поступить было просто нельзя. Когда дверь закрылась, на короткие секунды впустив в помещение холод, Левифрон очень четко осознал, что, скорее всего, совершил еще одну ошибку. Этих ошибок становилось слишком много для одного запутавшегося алхимика, и без того разрушенного у основания.
Он долго не сходил с места и не говорил не слова, казалось, полностью погрузился в свое молчание и сожаления, сверля взглядом дверь, которая все равно не могла дать утешения и вернуть ему утраченное. Было нестерпимо больно, и оттого, что ему дали увидеть, от чего он он по глупости своей отрекся, становилось только хуже. Эта боль была куда страшнее непонимания человеческой ненависти, и та потерялась на ее фоне, резко стала неважной. Какая разница, что думали люди вокруг, если из тебя только что вырвали кусок, без которого жить, как оказалось, практически невозможно?
Так и не сводя глаз с двери, алхимик сел на стул. Сил что-либо делать не стало. Только и смог обратиться к Эбигейл, потому что что-то сказать требовалось, хотя бы отослать ее прочь, потому что подобное ей видеть следовало. Ему нужно было взять себя в руки, чтобы дожить хотя бы этот день. Пять минут. Каких-то пять минут в одиночестве.
- Там внизу осталось последнее зелье, сходи и выпей его, пожалуйста.

Он не услышал ее вопроса о зелье. Просто не посчитал нужным, ведь это брошенное в воздух непонимание суккубии ответа и не требовало. Способность Левифрона мыслить ясно крошилась прямо на глазах, создание тонуло в валом накатывавшем отчаянии. Оно казалось бескрайним и безграничным, не было никакого шанса выплыть из него, но алхимик и не пытался. Он сдался и позволил себе тонуть, ибо не осталось ни единой причины поступить иначе. Их не было и до сегодняшнего дня, но Герхен не замечал это, старательно отрицал безнадежность своего положения, отворачивался и рисовал себе радужные пейзажи, пусть даже в этом ему было слишком далеко даже до той же Эбигейл. Его ткнули в истинное положение вещей носом, и теперь не смотреть было уже невозможно. Резко и неудержимо захотелось разбить все в аптеке к чертовой матери, разрушить что-нибудь, ударить кого-нибудь, чтобы пошла кровь, так, чтобы не одному ему было нестерпимо больно. Только вот это бы не помогло. Ничего бы не помогло.
- Леви.
Осторожный голос, мягкий тон. Суккубия не знала, что произошло между Герхеном и незнакомкой со змеиными глазами, но он не мог спрятать от нее последствий, а она не могла сделать вид, что не замечает их. Бесполезные потуги, неосторожные и неловкие, которые не могли бы сгладить углы. Она тоже не могла помочь, ибо жила совершенно в другом мире и была неизмеримо далеко от того, что значил для Филина Мернот. Она бы просто не поняла, а слышать ее оптимизм Герхен не хотел. Он ходил по тонкой грани, почти не чувствуя опоры под ногами, и только чудо позволяло ему не кануть в бездну в стремительном пике. Он хватался за крупицы себя и своего самоконтроля, как утопающий.
- Ты как?
- Все в порядке. Просто сделай то, что я попросил.
Все было не в порядке, эти слова даже не тянули на ложь, ибо она была слишком очевидна. Скорее это было похоже на пощечину, ибо Левифрон провел черту, которая, как казалось еще утром, практически исчезла, позволяя непониманию между ними если не пропасть вовсе, то уж точно подтаять, потеряв свою острую форму. Герхену было все равно. Эбигейл могла сгинуть, аптека - провалиться в недра мира, Альвэри - умереть в страшных муках от последствий его зелья или же жить счастливо. Любой вариант не находил хоть какого-то отклика в душе алхимика. Он сам мог вернуться в Изнанку, пустив по ветру все старания товарищей по его спасению, наплевав на второй шанс, данный Темным богом. Какая теперь была разница? Кто-нибудь мог сказать, ради чего ему стоило снова собирать себя обратно в некое подобие Левифрона Герхена?
В аптеке стало тихо, когда он остался один. Спрятав лицо в ладонях, алхимик ждал, пока мелкая дрожь отпустит его, а в горле перестанет стоять ком, мешавший дышать. Он не думал, не смел разрешить себе думать, ибо мысли затягивало в какую-то страшную пучину, откуда возврата не было. Нужно было удержать равновесие, и Филин бросил все силы на это простое задание. Считал секунды, вдохи, срывался, когда снаружи доносился веселый смех или чей-то звучный голос, и в итоге вздрогнул, когда где-то совсем близко зазвенел колокол в руках какого-то монаха, что созывал горожан на очередное праздничное мероприятие. Мир двигался дальше, а Герхен застыл, ибо само его нутро отказывалось жить так, как ему предлагалось. Он не хотел, чтобы его выбрасывали, как ненужную вещь. Он не хотел, чтобы с ним прощались и закрывали перед ним дверь, оставляя позади, в яме, которую он сам себе вырыл.
Если бы у него только осталось право это сказать.
На лестнице загрохотали шаги, и Левифрон едва успел убрать руки от лица и откинуть волосы, пряча любые следы минутной слабости и заставляя себя принять менее тревожный вид. Не получилось, конечно, но появившейся рядом суккубии было и не до того. В руках у нее было нечто странное.
- Ты подарил мне лысого кота! – воскликнула Эбигейл, заливаясь звонким смехом и усаживаясь вместе со своей ношей на пол. Левифрон присмотрелся и действительно увидел в этом неказистом создании того самого котенка, которого подобрал на улице и хотел превратить в фамилиара. Холодок прошелся по его спине. Вместо фамилиара получилось маленькое чудовище.
- Я хотел сделать сюрприз, - тихо проговорил алхимик, не сводя тяжелого взгляда со своего создания. Суккубия держала и гладила его, будто совсем и не нуждалась в его природной полноценности, но лицо Филина так и не смягчилось. Он не смог выполнить даже такую простую задачу. – Ты не должна была его найти. Но раз уж так вышло, я рад, что он тебе нравится.
А потом просто встал и пошел вниз. Валет встретил его хмурой миной, но ничего не сказал, так и созерцал молча, как хозяин собирает остатки реагентов для фамилиара, чтобы ввести их на ночь, натягивает свитер, совершенно позабытый из-за ворвавшегося Бэя, замечает на полке нетронутое зелье и забирает его с собой, так и не изменившись в лице. Напоследок алхимик накрошил в клетку с птицей половину черствого пирожка, оставшегося с завтрака, который устроил Ник, и удалился обратно в торговый зал.
- Я же попросил тебя выпить зелье, - с непривычным для него спокойствием сказал Герхен, протягивая суккубии склянку. – Пей и уходим, нам пора.

[ Улицы Мандрана ]

[ Улицы Мандрана ]
7 число месяца Страстного Танца 1647 года, вечер - ночь

Постылые стены, гнетущая темнота, оглушающие крики людей, которые оборвала захлопнувшаяся за ними дверь. Тишину внутри разбавил только затихающий звон колокольчика, цокот когтей Клейма по дощатому полу и стремительные шаги Эбигейл. Она так и не дождалась объяснений, на разговоры Левифрон тоже был настолько скуп, что это задело бы любую, о довольно чувствительной суккубии говорить просто не приходилось. Когда Герхен спустился в подвал вслед за ней, она уже успела разжечь огонь, озарив мрачную и холодную лабораторию светом и теплом. Едва только распутала из шарфа кота и сняла плащ, как ушла обратно наверх, так и не обронив больше ни слова. Герхен и не ждал. Он даже не смотрел на нее, ибо думал совсем о других вещах. Ему было совершенно не до утешений ее истерзанных нервов, когда как его собственные с гулким пронзительным звуком лопались один за одним, оставляя за собой недвижимую и непроницаемую пустоту. Он созерцал эту наступающую пустоту и с неким удовлетворением отмечал, что она не резала и не колола. В ней было никак, но это «никак» уносило с собой и все тревоги. Казалось, за ним можно удобно спрятаться, отгородиться, замуровать себя в него в надежде, что с ходом времени его новое существование чудесным образом обретет смысл. В этом виделось спасение, ведь убегать от пустоты было больно, в той стороне лежали разбитые надежды собрать свою жизнь воедино снова – и вернуться домой, терновником вилась людская ненависть, да и дороги было не разобрать, ее застилал туман неопределенности. Что там, за ним, не знал никто, и именно поэтому Герхен предпочел сдаться, даже не попробовав. Ему больше не хотелось рвать жилы ради других, растрачиваться зря, чтобы следовать каким-то стандартам и притворяться, что все не так плохо, как есть на самом деле. Но все было плохо! Пора уже было признать это, а не улыбаться натянутыми улыбками и бояться произнести слово «шадос» вслух, будто от этого Филин переставал им быть. Сейчас они удерживали хрупкий мир между собой, уповая на какое-то светлое будущее и взращивая совместные надежды: Аль выздоровеет, у них с Бэем все будет хорошо, Эбигейл получит свою долю женского счастья, а Левифрон больше никогда не поступит дурно и забудет все случившееся, как страшный сон. Забудет, что умер страшной и мучительной смертью, длившейся многим дольше представления на виселице, а Альвэри закроет глаза на то, что всеобъемлющая ненависть к ней вернула мертвое тело к жизни. Эмоция невероятной силы, способная пробиться сквозь завесу между этим миром и Изнанкой, достучаться до бога, пересилить убеждения, казавшиеся такими прочными при жизни. Но на этом история не закончилась, ведь тот, кто вершил судьбы смертных, не стал бы оставлять трагедию незавершенной. В качестве финальной точки с Герхеном по-доброму попрощались те, кто был ему дороже жизни. Он смог стерпеть ультиматум, выставленный ему после трансмутации Ракшасы, смог пережить приговор и казнь, не выставив братьев и сестер виновниками своего падения. А слов измученной и заплаканной синори выдержать не смог. Возможно, им следовало поступить так с самого начала? Не нужно было его убивать, чтобы заставить страдать так нестерпимо, что даже сердце билось через силу. Нужно было всего лишь от него отказаться, улыбаясь и благословляя на новую дорогу, но уже без них. Даже в тот момент, когда все уже было потеряно, девочка со змеиными глазами ударила в последнее незащищенное место. Снова налетела стая сомнений, бесконечных «если бы». Если бы Левифрон не поддался на уговоры Эбигейл? Если бы Тентрариус был в лавке, занимаясь своими делами, и встретил иноземных гостей раньше алхимика? Если бы на улице их перехватила стража, среагировав на их отчужденность в сторону праздника? Тогда Левифрон бы не услышал этих слов, и у него осталось бы еще немного сил, чтобы раболепно растечься заботой перед Аль, чтобы просыпаться снова утро за утром в надежде, что сегодня что-то изменится. Но он услышал, и сил у него хватило только для того, чтобы ввести разомлевшему у огня коту последнюю дозу мутагенов, дойти до топчана, опустить на него свое тело и отвернуться к стене. Эбигейл появилась спустя несколько мгновений, ее взгляд очень явственно ощущался позвоночником. Герхен молчал.
- Поговори со мной.
Он не хотел говорить. А даже если бы захотел, то не смог, ибо не находилось подходящих слов. Поэтому Левифрон продолжал молчать, как еще вчера в гостиной.  Возможно, это снова могло бы стать хотя бы временным решением.
Не стало.
– Я не понимаю, что происходит. Не понимаю, почему мы вернулись сюда? Она ведь тебя узнала, та из Мернота. Не знаю, это все так странно. Я не почувствовала от нее угрозы, но…
Но тогда между ними произошло нечто куда большее. Нечто куда более весомое, чем угрозы или задушевные разговоры, куда более сакральное и важное, ценное, как человеческая жизнь. В тот момент принималось решение.
– Ты думаешь, они за тобой не вернутся? Или ты как раз этого и хочешь?
Хотел ли он? Пожалуй, пусть даже это ничего бы не изменило, только растянуло бы агонию, сделав ее еще мучительней. Левифрон так и не ответил, ибо мысли еще больше спутались. И правда, чего он хотел? Чтобы все решилось само собой и стало по-старому. Вот, чего он хотел всей своей жалкой потрепанной душонкой.
Что-то прошелестело, раздалось несколько шагов – и на алхимика опустилось нечто теплое, в чем угадывался спальный мешок. Герхен надеялся, что девушка отойдет, но она сталась у топчана.
- Я так хочу тебе помочь. Знаю, сейчас у меня это выходит паршиво. Но, если ты не против, да даже если и против, я ещё попытаюсь.
Эбигейл действительно хотела. Билась в стеклянную стену с той стороны и отчаянно хотела помочь, облегчить его тревоги, затмить их собой. Одного это не меняло – стены между ними, непроницаемой и холодной. Ни и попытки суккубии, ни откровения Левифрона не могли с этим ничего поделать. Но спустя какое-то время Филин все же заговорил, негромко и спокойно, чтобы не выглядеть совсем скотиной перед собой, что втянул в это все Эбигейл и заставлял ее вслепую метаться, силясь решить проблемы, которые по умолчанию были ей не по силам. Которые даже ее не касались.
- Когда они уходили, мне хотелось выть. Лучше бы на виселицу еще раз пошел чем вот так. Чувствую себя окончательно мертвым.
И сотой доли не передал от того, что испытывал, но возникло ощущение, что больше говорить не стоило. Пустоте нравилась тишина, а Левифрону не хотелось травить свою душу еще больше. Сейчас нужно было просто протянуть до утра и не слиться со своими самоощущениями слишком тесно. Где-то шелестела пшеница.
- Иди сюда, пожалуйста. Мне холодно.

Отредактировано Левифрон (2017-11-30 22:10:27)

[ Дом семейства Фенрил ]
8 число месяца Страстного Танца 1647 года, утро-день

Наверное, он видел этот город в последний раз. Эта мысль крутилась в голове, Левифрон старался сконцентрироваться только на ней, и даже холод будто бы уступал перед скорой перспективой возвращения обратно в лето. Это было символично, ведь сейчас перед алхимиком раскинулась вся бескрайняя ширь его жизненных проблем. Они предстали перед ним, как клубок змей, что переплелись между собой и являли собой плотный копошащийся узел, и Герхену совершенно не хотелось их касаться. Он ведь считался мертвым, был повешен за преступления против кодекса Мернота и умер на рассвете двадцать второго числа Благоухающей Магнолии, и для мира его больше не существовало. Он мог бы создать себя заново, снова обрести какую-нибудь цель, которая могла бы хоть как-то загородить дыру от вырванного с мясом участка души, но кому это было нужно? Герхену точно нужно не было, все желания исчезли, оставив абсолютное и необъятное «ничего». И если бы Эбигейл решила остаться с этими людьми, вняв наконец гласу рассудка, и не вышла бы на улицу, Левифрон бы просто пошел куда-нибудь, куда глядели глаза, пока ему бы в итоге не открылось, что же следует сделать теперь. А если бы не открылось, то он бы сгнил где-нибудь от холода, голода и жажды, ибо ему было неважно, что они терзают тело, медленно добивая его. Но девушка все-таки вышла, и непонятный укол сожаления заставил брови алхимика дернуться в порыве нахмуриться. Агония грозила продолжиться, как того и хотел мертвый пророк, а суккубия по-прежнему с упоением ступала в этот омут. Но как бы она ни старалась, как бы ни пыталась стать спасительницей бедного шадоса, который тоже имел право на жизнь, она была из совершенно другого мира, в котором не находилось места для казней и предательства, где не было боли, отчаяния и страданий, где волю темного бога можно было легко отбросить, позабыв о ненависти, которая вернула мертвого к жизни и поддерживала ее в нем. Она не была Альвэри, которая должна была рано или поздно признаться Левифрону в лицо, что виновата, от Эбигейл не требовалось ни понимание, ни признание. Напротив, алхимик бы никогда не подпустил ее настолько близко, ибо это не помогло бы ему, а девушку бы могло изменить слишком сильно, причинив нежелательный дискомфорт. Ее девичье сердце прониклось образом мужчины рядом, а не сложностью его натуры и сложившихся вокруг него обстоятельств, она отрицала в нем шадоса – и на том следовало зафиксироваться. Он ведь тоже отрицал в ней Гейла, предпочитая видеть определенный образ, который не вызывал никаких внутренних конфликтов. Высокие чувства? Вряд ли. Но пока она того хотела, она могла оставаться рядом. Левифрон же в свою очередь собирался сделать так, чтобы на ней эта история никогда не сказалась.
- Тебе надо было послушаться меня, когда я позавчера предлагала уехать, - первым делом произнесла суккубия, когда вышла из дома Аль. Конечно, у Герхена было множество возможностей сбежать, уйти, уехать и исчезнуть в целом, они могли разойтись разными дорогами еще в лесу у Налии, будь на то воля всех участников того действа. Но этого не случилось по той простой причине, что узлы на нитях человеческих судеб уже были завязаны, и они с Аль теперь при всем желании не смогли бы разойтись навсегда. Права была и Сайленсс – Левифрон просто не смог бросить их в тот момент, когда оказался нужен. Все было просто для того, кто не находился в эпицентре событий, кто не был их ядром, но для Филина самой возможности побега на самом деле никогда не было. Смена местоположения на карте не изменила бы абсолютно ничего, пока его не отослали прочь отовсюду, куда он еще лелеял надежду податься. Только сейчас, оказавшись подвешенным в пространстве, он мог куда-то идти, ибо его больше никто нигде не ждал. - Ну а что скажешь сейчас, уехать со мной уже не кажется тебе чем-то невозможным?
- У меня нет особого выбора. Куда скажешь, туда и поедем.
Ему самому было все равно, ибо все его привязки сгинули вместе с прошлой жизнью. Захотела бы Эбигейл домой в Сар-Тарак – отправились бы в Сар-Тарак, захотела бы поступить в академию в каком-то крупном городе Фатарии – поехали бы туда. Захотела бы повидать мир, пока привязанность к потерянному шадосу отмирала сама собой – сделали бы и это. Его равнодушие рождало ее возможности, но итог все равно был бы один.
Перед тем, как отправиться куда-либо, они вернулись в аптеку. Левифрон коротко переговорил с Тентрариусом, оповестив его, что проблемы Альвэри со здоровьем решены, и его услуги ей более не требуются, в связи с чем они больше не будут занимать помещение в подвале лавки. Некоторое время заняли сборы, в ходе которых Левифрон посмел забрать практически все реагенты, что добыл для него Даэвейн, полагая, что Альвэри и так уже должна была оплатить все, что происходило и использовалось в лаборатории. Нужды в этом особой не было, ибо больше не находилось смысла и цели заниматься наукой, что добивало окончательно, но где-то еще теплились угли каких-то ожиданий. Если ты мертв для мира, если тебя больше не удерживают условности закона и кодекс, рамки дозволенного рушатся, открывая новые горизонты. Мог ли Левифрон вторгнуться в те разделы алхимии, о которых даже думать прежде не позволяла мораль? Легко. Альвэри предрекла, что он опустится на самое дно, так разве могло его остановить хоть что-либо?
Вещей получилось много, но с двумя зачарованными сумками удалось упаковать все, включая один трофейный тюфяк. Убедившись, что никто ничего не забыл, Левифрон накинул на голову капюшон, подхватил в одну руку текку, в другую взял клетку с волшебной птицей, они с Эбигейл распрощались с Тентрариусом и двинулись к конюшням, в которых остались лошади.

[ Крепостная стена и ворота ]

Отредактировано Левифрон (2017-12-18 22:22:09)