Прекрасно, еще одна веревка минус и он будет свободен. Бэй с нетерпением воззрился на руки, ожидая этого чудного момента и по-первой не замечая поведения таррэ рядом. Только уловив сдавленные слова парня и наблюдая за тем, как тот медленно осел на землю, до последнего удерживая в руках веревку, иштэ удивленно вскинул брови.
- Гейл?! – Аккуратно позвал мужчина рыжеволосого, но в ответ ничего так и не услышал, - Ты, бл-ть, издеваешься? Гейл!
Последнее он произнес уже более твердо, в голосе послышались ноты всколыхнувшегося раздражения. Однако реакции со стороны знакомого по-прежнему не последовало. «Нашел время когда. Вот тебе и бабья суть!». Поняв, что ничего добиться от рухнувшего в бессознанку парня был неспособен, Эйнохэил скинул до сих пор опутывающие запястья веревки на землю и повернулся в сторону, откуда наконец-таки показалась Альвэри. Ну и кобыла, естественно, которая оказалась на поляне многим раньше своей хозяйки, принявшись во всю выгорцовывать устрашающий танец бесноватой животины. И признаться честно, в какой-то момент это напугало куда больше, чем восставший из мертвых алхимик. Тот хотя бы смирно лежал под любящей тушей своего волкодава и пока что никуда не рыпался, не рыл землю руками и ногами и слюни вперемешку с пеной изо рта не пускал. Бэйнар замер, во всей красе наблюдая за разворачивающейся картиной и пестрящей палитрой эмоций, что сбивали с толку: валяющийся у ног Гейл, который не выдержал всего накала страстей, сходящий с ума по живому хозяину Клейм, визги коего стояли чуть ли не на всю поляну, разъяренная и ополчившаяся против хрен пойми кого лошадь и отчего-то насторожившаяся Аль, неспешащая убедиться в таки удачном спасении Левифрона и не показывающая и толики радости за его спасенную жизнь. И если до кого-либо из здесь присутствующих и дошел весь смысл и ужасающая глубина произошедшего с Леви, то только ни до проклятого. Прожив сто один год, ему ни разу не прошло в голову вникать в тонкости и подробности чьей-либо расы. Мужчине попросту было наплевать, как получались гомункулы, откуда брались шадосы, благодаря каким стечениям обстоятельств земля носила драконидов и вивов. Он просто знал, что все они существовали, вот и все. Быть может, был знаком с подобными существами, но не запоминал за ненадобностью. И уж тем более не ведал, с кем именно все они имели дело сейчас. А оттого и не понимал весь сумбур происходящего. Нет, естественно, мысль об очнувшемся покойнике рассудок не покидала, настораживала, заставляла теряться в догадках, но стоило ли реагировать так агрессивно, что касалось четвероногой, как минимум? Это непонимание причудливым образом мешалось с опаской и незнанием своих же дальнейших действий, а на ряду с другими немаловажными вопросами в голове бился и звучащий как: «Какого лешего тут происходит?!».
Вопрос Альвэри, заданный Левифрону, Бэй понял лишь наполовину. Конечно, стоило поинтересоваться у очнувшегося с ними ли он был рассудком или после короткой фразы волкодаву превратился в овощ или нежить какую, способную выполнять лишь самые простейшие действия. Однако причем тут была сама лоддроу? Как он мог вернуться из-за нее? В великую любовь между ними, способную воскрешать из мертвых ради этого светлого и прекрасного чувства, верилось как-то мало. Мужчина с любопытством и прежним ступором перевел блуждающий взор с Аль на Леви. «Он вообще способен ответить?». Вот только и слова алхимика понять оказался не в силах. Казалось, Леви нес полную чепуху, полностью погруженный в иную реальность, как и он сам еще какими-то часами ранее. «Да чтоб…».
Голова начинала идти кругом. От охвативших переживаний в черепную коробку снова начали закрадываться мысли, что все, что видел перед собой иштэ было плодом его воображения, игрой теней или же и вовсе аномалией поляны. «Они это все еще они. Никого, кроме тех, кто должен здесь быть… Никого». Проклятый нервно провел рукой по лицу, стряхивая с лица налипшую грязь. «Вернулся, чтобы отправить тех, из-за кого сам туда попал… Ты понимаешь, что ты говоришь?». Вопрос так и остался невысказанным, ибо Эйнохэил сомневался, что получит на него адекватный ответ. Чего только стоило упомнить его собственные, когда пыталась добиться от него капли здравости лоддроу. Но, кажется, сам для себя-то Левифрон прекрасно понимал, о чем говорил. «Впрочем, как и я». Проклятый тяжело вздохнул, уже в следующее же мгновение заметно оживляясь. Подъем алхимика на ноги и первые шаги в сторону Альвэри отвлекли ото всего прочего, оставляя незамеченным и пробуждение Гейла, и его поползновения куда-то в бок. Сердце глухо ухнуло в груди, прогоняя из головы напрочь все мысли и заставляя потянуться вслед за Леви. Вот только гудящие ноги сделать и пары шагов вперед не позволили, опрокидывая Бэйнара на колени. Он не знал, что именно двигало знакомым или же тем, кем он теперь являлся, но позволить причинить вред девушке, дать не мог. А что-то упорно подсказывало, что ни для крепких объятий после столь пламенных речей спятившего он к ней уши навострил, а прозвучавшая далее фраза лишь служила тому подтверждением.
- Ну уж нет, - зло процедил сквозь зубы мужчина, взглядом вонзившись в спину медленно удаляющегося алхимика.
Он попытался подняться, однако все, что смог, это проползти менее полуметра на четвереньках. Их отделяло пламя костра, враждебно настроенная лошадь, гарцующая по ту сторону поляны и растерянный пес, что пузом елозил по земле, скуля как загнанный в угол щенок. Но своих попыток добраться до Левифрона Бэй не бросил. «Прости, но отправлять эту лоддроу в Изнанку - моя привилегия». Оказавшись прямо перед костром и заметив-таки Гейла, подкрадывающегося к Левифрону чуть сбоку от самого иштэ, мужчина потянулся за веткой, еще не полностью охваченной пламенем. Получится или нет, пожалеет ли он после или предпринятые меры окажутся оправданными – все это мало волновало в данный момент и казалось куда как более эффективным нежели попытка скрутить знакомого. Особо не раздумывая, проклятый кинул ветку в Леви, надеясь, что та угодит на одежду, но прогадал. Ветвь хоть и не потухла, а приземлилась прямо у сапог. «Тейар!». Эйнохэил попытался снова, однако вновь безуспешно, если не считать того малого огня, что смог разжечь накиданными под ноги ветками. «Да чтоб тебя!», - с этими мыслями он выхватил из огня еще одну хворостину, запустив ее уже в спину Леви, и на сей раз более успешно. Прутик скатился вниз по ткани, застревая в складке рубахи в области поясницы и начиная разгораться. Впрочем как и занялись огнем более-менее сухие листья внизу.

Отредактировано Бэй (2016-06-29 16:36:58)

Она стояла на месте, даже не бежала, даже не отстранилась, сделав предательский и трусливый шаг назад! Она смотрела на него, и в глазах ее читался страх, обреченность. Она смотрела на него, как смотрит мышь на змею, когда понимает, что смерть уже нависла над ней неизбежным роком, но тело не может сделать ни единого движения, а мозг перестал обрабатывать сигналы, потушив даже пронзительные крики инстинктов и рефлексов. Левифрон никогда не видел у Альвэри такого лица. Сама того не ведая, она обнажила этим лицом свою душу перед ним, сбросила маску, которой прикрывалась, и не осталось ни следа былой бравады и уверенности, сгинула наглость и упертость, а до девушки, кажется, начало доходить то, что она так старательно от себя отгоняла, что предпочла не замечать, от чего отвернулась. Но теперь все это нашло себе олицетворение, оно приняло телесную форму, оно обратилось в человека с мертвым, бледным лицом и пронзительными серыми глаза, яркими ровно настолько, насколько могла быть яркой эта жидкая сталь. И руки, в свете костра за его спиной казавшиеся двумя тенями, уже тянулись к ней, уже хватали за горло, оплетая цепко и убивая любую надежду на спасение на корню. Игры кончились. Герхен пришел за ней, и он был реальнее Изнанки, реальнее Тейара, призраков прошлого, неуспокоенных душ несчастных адептов и Кела. Он уже стоял перед ней и уже предвкушал звук того хруста, которым отзовется ее шея, когда он сомкнет на ней руку. Со всей силы. Безжалостно. И он будет смотреть ей в глаза, когда она будет умирать, захлебываясь кровью и отчаянно пытаясь вдохнуть воздух, совсем как он пытался, вися в петле. Он не станет пожирать ее душу. Он не предоставит ей такой милости. Альвэри будет скитаться по Изнанке, пока не найдет тех, перед кем должны была держать ответ. Не вместо него, нет. Вместе.
Ведь все они должны были сгинуть вместе с ним, а не жить дальше. Они должны были разделить муки, как разделили вину. И он заставит каждого ответить за то, что должно.
- Тебе полегчает? Здесь и сейчас. Ты готов вычеркнуть пунктик из своего листа ненависти бездумно, руководствуясь лишь чернотой эмоций, снедаемых изнутри.
Она говорила. Она всегда говорила, много и без умолку. Это лучшее, что у нее получалось делать, - пудрить мозги и обещать только хорошее. Ее всегда слушали, всегда шли за ней, неважно, куда она вела, какую погибель обещал ее путь. Но самое большее, что ей удалось сделать сейчас, - заставить Левифрона желать разорвать ей горло гораздо сильнее. Чтобы умолкла.
- Но этот пунктик – то единственное, что готово было вытащить твою глотку из петли. Пусть и не успела, но все же… Больше никто не пришел, Левифрон, никто. Тебя свои же приговорили к смерти и смотрели, как ты корчишься. Какая преданность в ваших рядах, какое единодушие, обзавидуешься! Набросить петлю и смотреть, пока ты сдохнешь, не пошевелив ни пальцем, не сделав и попытки защитить. Или хотя бы уменьшить муку... Они просто смотрели, как ты умирал. Ты для них никем был уже тогда. А я для тебя никто была все время, как тривиально, правда? Только этот «никто», с пометкой ныне «убить нельзя помиловать», рисковал своей жизнью и жизнью близких ради спасения твоей неблагодарной задницы.
О, как она говорила! Будь Левифрон тем Левифроном, что был до трагической кончины, он бы уже висел на ней мертвым грузом, рыдая в плечо и раскаиваясь во всех грешных мыслях. Или сохрани он в себе хоть каплю рассудка, который ныне был покрыт толстым слоем вязкой и липкой ненависти, сохрани хоть каплю той доброты, по которой нынче водил когтями изнаночный паразит, грозя распотрошить и пустить реки этого святого агнца по раскалывающейся душе шадоса, скрепляя нечто невидимое, обрекая того на что-то еще более страшное. Левифрон ее слушал, но не слышал. Слова Альвэри, бывшие абсолютно справедливыми, пусть даже и шли из себялюбивого желания спасти свою шкуру, не нашли в нем отклика. Гнев, ненависть и нарывающие шрамы, что оставила после себя смерть и Изнанка, были сильнее.
- Те, кто смотрел, как я корчусь, сдохнут в особенно ужасных муках. Потом, – только и сказал Герхен в ответ на пламенную речь, и голос его ни капли не изменился, не дрогнул.  Едва ли мужчина вообще осознавал суть и смысл их краткого диалога.
Все прочие вещи исчезли для алхимика, канули в тот океан безразличия, коим стал для него окружающий мир, обратившийся целиком и полностью в точку, коей являлась Альвэри. Филин не заметил ни летящих в него веток, ни занимающегося на подсохших проплешинах травы слабого огонька. Лишь страшный жар, обдавший в итоге спину, заставил Герхена отвести взгляд и оборвать атмосферу некоего таинства и неизбежности. А уж когда он понял, что случилось…
- Кусок идиота! – совершенно отчетливо и абсолютно по-левифронски раздалось в воздухе, горящая палка, которую он схватил прямо так, руками, полетела в сторону. Боль горящей заживо плоти, вполне сравнившаяся со страданиями, встреченные им в Изнанке, полностью вытеснила собой Альвэри из разума Левифрона. Звериный инстинкт, основанный на ужасе перед болью, перед ее нарастанием, перед смертью, которую он уже однажды пережил и до безумия боялся пережить еще раз, заставил бросить все и схватиться за ворот рубашки, понося всех вокруг самыми грязными словами. Паника – плохой товарищ, как водится, она всегда готова подсобить, едва только станет до предела не нужна. Филин замешкался, запутался, от этого злясь еще больше, огонь метался перед глазами, звуки смешались в какофонию. И только он вырвался, еще не успев освободив руки из рукавов и сбросить пылающую ткань, как его что-то плотно сковало c ног до плеч, а после дернуло в сторону, со страшной силой ударив о дерево спиной, что оцарапало обожженную кожу жесткой и острой корой.
Из Левифрона вышибло весь дух, правый бок, на который пришлось первое соприкосновение, взорвался болью. Алхимик поплыл, глаза заволокла пелена, голова стала тяжелая-тяжелая, будто принадлежала совсем не ему, а какому-нибудь каменному истукану. Он не мог понять, где он и что он, что происходит вокруг, что его держит. Что-то обволакивало тело еще больше, какие-то невидимые змеи, ведомые пляшущими тенями, оплетали его, не позволяя двигаться. Только одно яркое пятно маяком выделялось на фоне мыльной мешанины. Пятно на земле, где горела его рубашка, сорванная, когда его рвануло к дереву.
И голос. Уже другой. В нем как будто бы не было страха. Альвэри как будто бы решила, что чаши весов поменяли положение. Герхен очень хотел бы посмотреть ей в глаза и увидеть все тот же ужас, тщательно спрятанный и замаскированный, но оглушение не прошло для него бесследно. Взгляд фокусировался медленно, звон только-только начал затихать. Только пляски пятен. Только голоса.
- Упиваясь ненавистью, забыл о том, что ты будешь делать, убив меня. Никого в этом мире не волнует твоя судьба, кроме как, чтобы убедиться в твоей гибели.
- Тейар, надо было на одном из привалов вогнать ей скальпель в горло и вырезать эти чертовы голосовые связки… - тихо проговорил Левифрон себе под нос. Он не мог двигаться, не мог уйти или же пресечь этот поток слов. И он не мог исполнить то, что с таким отчаянием толкало его вперед. Она ушла за дерево, оказавшись у него за спиной, и Филин больше не мог даже сверлить ее взглядом.
- Что ты будешь делать в мире, который для тебя чужой? В мире, в котором ты изгой – гонимый всеми, дабы стереть тебя уже навсегда – из-за страха или справедливости ради? В мире, где ты всех ненавидишь и обратиться тебе не к кому, если не станет меня? Даже такой ты мне не чужд…подумай об этом.
Это было мило. Настолько мило, что хотелось блевать. Если бы он ни разу не умирал, он бы поверил в эти сладкие речи. Но былой дурачок остался висеть в петле с опухшим горлом и синим языком, а то чудовище, что выжило и вернулось, уже кое-что знало о жизни в целом. И о том, что с ним случилось.
Пауза затянулась, тишина стала напрягающей, когда он подал хриплый голос.
- Что ты увидела, Альвэри? Нет, не говори, я знаю. Ты увидела обратную сторону сказочки, в которую верила. Скажи мне, как ты оправдала смерть адептов? Что они струсили и убежали, пока ты смотрела в другую сторону? Что их украли пиксории? А как насчет Кела? Помнится мне, ты даже не спросила, что мы с ним сделали. Не хотела знать, чтобы не бередить совесть. Ты не видела трупов, не слышала предсмертных воплей и хруста вминаемых в органы и плоть костей, ты не копалась в еще горячих кишках единорога. А сейчас ты все это увидела, ведь к тебе из самой Изнанки протянулись руки того, кому нужно было лежать куском мяса, вонять и разлагаться. Тебе страшно. Ты думаешь, что еще можешь оправдаться и спастись, что тебя простят, погладят по головке и назовут героиней.
Он заерзал, зашевелился. Не освобождение было его целью, он лишь чуть повернулся в сторону, насколько позволяли путы, и посмотрел за дерево. Альвэри не увидел, но прояснившийся взгляд выхватил ее бок и плечо. Этого было достаточно.
- Сказка кончилась. От тебя смердит кровью, пусть сама ты в нее ни разу не влезла.
Накидка, предательски свисавшая с плеч лоддроу, стремительным рывком обтянула горло девушки петлей и с силой дернула ту вниз, повалив плашмя и буквально пригвоздив к земле. Герхен не отрываясь смотрел из-за ствола, и под его тяжелым взглядом ткань все сильнее сжимала шею несчастной. Он был уверен, что теперь они квиты. Телекинез выдерживал вес до сотни килограмм, ровно такова была сила рывка. Достаточно, чтобы сбить дыхание, наслать на человека панику и благополучно удушить за несколько секунд, ибо противиться такому напору хрупкая девушка едва ли сможет. Герхен смотрел на это зрелище с упоением. В нем рождалась какая-то дикая радость, в груди клокотал истерический смех.
- Ты все еще настаиваешь, что пришла ко мне из чистого альтруизма? Подумай еще раз. Может, все дело в заевшей тебя совести? Или, может, в том, что тогда бы сдох единственный человек, кто согласился сделать ради тебя и твоего дружка даже самое невозможное? Или ты сама хотела посмотреть, как я корчусь на этой проклятой виселице? Как тебе нравится, когда люди убивают себя своими же руками? Понравилось тебе, что нашелся тот, кто унес на ту сторону все твои грехи? Жаль только, что прикопать не успели и завалиться праздновать.

[float=left][mymp3]http://my-files.ru/Save/s1qsij/disturbed_-_the_night_(zaycev.net).mp3|Левифрон х)[/mymp3][/float]Он был как никогда красноречив. Куда только делась привычная ученая молчаливость, короткий отклик лектора и поучительный взгляд? Растаяли влету похоже на все. Фенрил понимала, что разговаривать с мятежной душой, только минутой ранее покинувшей Изнанку все-равно, что кормить морковкой варимара, образно говоря. Она не надеялась на понимание, не взывала к его каким-то теплым чувствам, кои еще оставались в этом проклятом теле, но достучаться до разума сего создания хотела, если получится… Но пока что получалось как-то наоборот. Не ее слова его трогали, а его переворачивали все внутри нее, заставляя память каждый раз вздрагивать, выдавая все новые образы и выпуская призраков прошлого.
Левифрон говорил, а лоддроу справлялась с новым приступом боли, стараясь одновременно не поддаться яду его слов. Она уже все для себя решила и нечего бередить былое в поисках непонятно чего. Это ее бремя и не нужно было корчить из себя несчастного страдальца. Альвэри начала злить сия несправедливая, с ее точки зрения, тирада. «Ты глянь, дитя Ванессы, не больше-не меньше,» - шипело внезапно обозлившееся сознание. Его слова глубоко ранили, но в сей раз, почему-то, возымели несколько иной эффект, однако ответить ей не пришлось в тот же час. Внезапно собственный плащ восстал против носителя, сдавив горло и тяжелой гирей привалив к земле. От неожиданности девушка не смогла толком даже понять случившееся. Воздух с шумом покинул легкие и в груди немилосердно жгло. Она не могла ни подняться, ни глотнуть такого необходимого организму воздуха, ни сбросить невидимую силу. Лоддроу задыхалась, сознание мутнело, перед глазами все поплыло. Словно где-то издали долетал циничный голос алхимика, но слова едва касались рассудка, даже мысли никак не складывались в логичную цепочку и казалось, что свой последний бой она уже проиграла, еще не начав.
Все прекратилось так же резко, как и началось. Удушающие объятия разом рассеялись, сбросив с плеч тяжелый груз. Фенрил глубоко и судорожно вдохнула, тут же зашлась сухим кашлем, по щекам побежали слезы удушья. Лоддроу перекатилась на спину, тут же, поморщившись от режущей боли и сменив положение, принялась судорожно расстегивать ткань-вредителя. Руки тряслись, сердце громче некуда ухало в груди, в висках ныло, а легкие продолжало немилосердно жечь.
- Вот ублюдок, - выдавила Альвэри, опершись рукой о ствол и с трудом поднявшись.
Ноги казались ватными, в голове продолжался хаос. Она в сей раз очутилась аккурат за стволом, вне зоны видимости страдальца, прижавшись лбом к дереву и пытаясь выровнять дыхание. До слуха долетали слова Гейла, коему подобное совершенно не нравилось. Да и кому это понравится? В его словах была доля правды, НО … Аль хрипло хмыкнула, еще один очумелый, что самолично подписался, надеясь, что это было увеселительной прогулкой. «А я предупреждала…Всегда и всех,» - вновь раздражение всколыхнуло сознание, принимая первую волну злости и придавая сил. Лоддроу тут же сплела заклинание, оттолкнулась от дерева и, выйдя к мужчинам, заговорила вновь:
- Спасибо, Гейл. Будь готов, что придется его все-таки зажарить, если разум настолько глух и инстинкт самосохранения напрочь выгорел в Изнанке, - хрипло произнесла девушка, после снова обернувшись к шадосу. – Ты столь красноречив стал, - на губах скользнула холодная улыбка. – Гейл прав в одном, у нас мало времени, так что не обессудь.
С этими словами Фенрил "набросила" связанному лже-человеку на горло уже знакомую цепь, что змеей обвилась вокруг и слегка придушила.
- Ты, кажется, забыл уже, каково оно…я напомню, - улыбки на лице не было, в глазах сверкал лед. – Рейа, дернется – отгрызи ему руку. Продолжит – вспори живот… Посмотрим, сколь живучи ныне такие твари, как шадосы.
Понял ли ее варимар, сложно было судить со стороны, но мощная конина развернулась, упершись мордой в плечо алхимика, неустанно сверля того алыми глазами и постоянно выдавая с глотки глухой рык, а с ноздрей все так же валил дымок с запахом серы. Хотела ли подобного сама Альвэри? Нет, конечно. Даже сейчас, разозленная поведением Левифрона, вредить ему не желала, но могла. Девушка потянула за цепь, коя чуть сильнее сдавила горло мужчины. Недостаточно, чтоб начать задыхаться, но вполне, чтобы воспоминание прошлого в красивых картинках напомнили о его участи.
- Не надо мне рассказывать о том, чего это кому стоило, Левифрон. Я за свое отвечу, не стоит так ратовать за мою душу, ибо переживания твои в сим гнилее некуда… Я не претендую ни на какое-то мифическое признание, ни на ваше прощение. Мои грехи оными и останутся, страдалец несчастный. Моя Изнанка давно под ногами разверзлась еще при жизни, но это никого не касается, а тем более – тебя, - ее голос был холоден и бесцветен. – И сейчас не обо мне речь, но раз уж упорно не хочешь отойти от темы, что же… Ты знал, на что шел! Не надо корчить из себя святую и обманутую невинность. Каждый из вас знал, зачем и куда. У вас всех был выбор, никто никого за шкирку не тащил и пинками не подгонял. Вы сами так решили и то, чем кто расплатился за это решение не всецело лежит на мне. Это не оправдание, это констатация факта, - голос ее окреп, звеня уже металлом и праведным гневом. – Не будем теребить память почивших, они честнее тебя оказались, приняв свою судьбу. А ты, лично ты шел не из-за моих желаний, не надо мне тут переворачивать все с ног на голову, шадос! Не получится тебе отравить мою душу больше, чем она уже отравлена без твоего ядовитого языка! Ты шел за наживой и не только. У меня был свой интерес, но и ты шел по своему пути, мое предложение лишь направило твои стопы в интересном русле, не криви душой. Даже полыхая от ненависти, ты не можешь отрицать, что, копошась в тех же кишках единорога, искал там не спасительный ингредиент для того, кем был нанят. Алхимик занимавшийся чем-то подобным и плевавший на свои интересы – расскажи это своим крестьянам возле Крепости, что с открытыми ртами смотрели, как ты подыхаешь, авось поверят, - боль в боку вновь дала о себе знать, пресекая поток гневной речи и внося хоть какую-то эмоцию на лицо. – Ты циничен, Левифрон. В тот момент не ты мне был нужнее всего, а я тебе. И я не кичусь этим – мы заключили взаимовыгодную сделку, каждый преследуя свое, поэтому не стоит пыжиться и мученика из себя делать. И представь себе, да, приперлась я за твоей задницей чисто из душевных побуждений, ибо ты мне более ничего предложить не мог ввиду приговора, а сейчас не можешь и подавно. Но, видимо, тебе этого было не понять ни при той жизни, ни при этой. Катился по нейи, как перекати-поле, и дальше продолжаешь – без рода и племени сейчас, родом и племенем предан в прошлом. Как эпично. Неужели и в этом моя вина, Левифрон? Что тебя предали свои же и вздернули, как утку-доходягу, неприспособленную к жизни, кою легче удавить, нежели с собой в стае держать. Сдается мне, что в том я не успела наследить, какая печаль, - в голосе появились ироничные нотки, но и былая усталость в нем сквозила. – Мне это все надоело, засим решай. Либо мы заключаем договор и учимся сосуществовать вместе. О да, я еще наивно считаю, что ты не столь пропащая тварь, коей кажешься, а человек, за которого таки пролила свою кровь ныне, о чем, пока, не сожалею. Либо я отведу тебя к твоим радушным собратьям и ты им расскажешь, кого там и за какие грехи прямо сейчас утащишь в Изнанку, авось получится.
Она и правда устала. Только праведный гнев подпитывал ее изнутри, в противном случае рухнула бы давно от бессилии, боли и истощения. Впрочем, за последним дело навряд ли долго станет...

Хорошо, что его спонтанный план все же сработал, и накидка перестала душить Альвэри. Однако, его действия совершенно не понравились Левифрона. Он сыпал угрозами и оскорблениями. На них Гейл старался не обращать внимания.
- Ты не только нахал, но и бестолочь. Наверное, это удел всех рыжих.
- Зато я милаха, и все ко мне тянутся, - откликнулся таррэ на слова пленника.
«А вот с бестолочью, наверное, спорить не буду», - с грустью подумал парень.
- Тебя стоило бы убить уже ради того, чтобы остановить этот инкубатор смертников. Как умрет этот? Ты отдашь его на откуп оркам, чтобы спасти свою шкуру и шкуру Бэя, и они выварят его кости себе на амулеты? Или у тебя уже готов более изощренный план?
Слова Левифрона заставили поёжиться, ну а дальнейшая речь Альвэри не сопутствовала поднятию настроения. С каждым словом ее голос становился все более уверенным, резким, обжигающе холодом. «Сколько же всего они натворили. И ради чего все это было?» Почему-то начинало казаться, что вся прошлая экспедиция была затеяна ради Бэя. Алхимик не единожды упрекал Аль, что та лишь хочет спасти своего возлюбленного. Желание вполне естественное, однако, нашлась же причина по которой пришлось защищать этого безумца. Голова болела, да и не хотелось придаваться домыслам. К тому же все эти речи заставляли думать о том, как сам парень попал на эту поляну. Конечно, его предупреждали обо всем, но как можно трезво оценить то, чего ни разу не пережил. Да и душе хотелось приключений. «Это уже совсем не имеет значения. Сказано – сделано».
Заклинание лоддроу напугало Левифрона, даже не было ясно, слышат ли он ее. Но девушка не теряла надежды, что сможет каким-то образом достучаться до друга. Гейл рассматривал ее, вид у Аль был измотанный.
- Вы знали, что там нету солнца? Что там не бывает ветра, трава и земля не оставляют следов, а вокруг такая тишина, какой не бывает даже в склепе… - голос алхимика изменился, в нем больше не слышалось желчи, гнева, ненависти.
Таррэ вновь перевел взгляд на Альвэри, так как считал, что только она сейчас может решить участь шадоса, и тут увидел то, чего раньше не замечал.
- Это что, стрела торчит из твоего бока?

[nick]Гейл[/nick][icon]http://s018.radikal.ru/i502/1701/4d/e465cd70d403.png[/icon]

Отредактировано Эбигейл (2018-03-16 12:32:39)

Было бы неимоверной глупостью считать, что Левифрон вернулся бы в стан живых в прежнем состоянии. Будто бы его душа была совершенно не сломлена, ничуть не повреждена, будто на нем никак не отразились бы события, что ему довелось пережить. Будто бы тот факт, что он их все-таки пережил, носил характер счастливого стечения обстоятельств, а не величайшей трагедии. Даже не стань он шадосом, даже выживи он в этой молотилке справедливости, из которой Альвэри так старалась его спасти, что-то бы поменялось раз и навсегда, ибо невозможно почувствовать на себе дыхание склонившейся Габриэль и остаться в своем уме. Что уж говорить о тех, кто принял ее объятия и прошел тропою смертной тени, кто был по ту сторону, кто пересек грань живого и мертвого, а потому должен был быть предан земле или огню по всем правилам погребения. О тех, кто вернулся по чьей-то злой воле и вопреки законам круговорота жизни. Тех, чье существование нарушало саму канву мироздания. Их положение было многократно плачевней и безысходней.
Левифрон это увидел четко и ясно в тот момент, когда невидимые цепи отпустили его шею. Будто бы сам разум отпустило что-то болезненное, что-то неправильное, что все мысли пускало в одно-единственное русло: к виселице и сжимающейся вокруг горла удушливой петле. К смерти, что следовала за этим. Едва только удавка, насылающая и без того крошащемуся рассудку столь нестерпимые образы, пелена, казавшаяся пеленой удушья, а по факту оказавшаяся пеленой паники, спала, дыхание, которого он сам себя лишил, скованный ужасом, вернулось в полной мере. Лишь руки еще больше заходили ходуном да тело накрыла такая слабость, что даже пальцем шевельнуть Герхен был не в силах. Мышцы расслабились, и он осел в своих путах, кои оказались не столь крепки и не выдержали его попыток вырваться.
«Вот почему я до нее дотянулся…» - догадался Левифрон, опуская дрожащие руки на землю. Бежать куда-либо ему не хотелось, бросаться на кого-либо – тем более.
- Тебе не откуда было сбегать, - голос Альвэри поменялся, в нем больше не было ни страха, ни яда, ни наигранной стали. Только усталость. - Если ты думаешь, что был в Изнанке, то ошибаешься…В противном случае, тебя бы здесь не было и не было бы всего этого…
Герхен поднял голову, упершись затылком в ствол дерева, и посмотрел на лоддроу. Без ненависти, без угрозы. Так, как поглядел бы на нерадивого ученика, заявившего ему в лицо, что не бывает в природе жидкого металла, если его нарочно не раскалить и не расплавить в кузне.
- Мы поговорим об этом, когда ты окажешься на моем месте.
Ему могли сказать что угодно: что это был предсмертный бред, что это были видения, посланные Тейаром, чтобы склонить его на свою сторону, что это был некий великий суд, что всего этого и ныне до сих пор нет, что это все иллюзия умирающего сознания, что это все ему снится, и утром он проснется живым и здоровым у себя в лаборатории, и окажется, что никакой Альвэри никогда не существовало. Что угодно. Все ученые мужи мира могли стать в очередь, чтобы изложить Левифрону свою версию событий. Филин знал, что он видел. И он верил в это. Не будь этого всего, он бы не вернулся, он бы не взрастил в себе ненависть, вызволившую его из объятий Габриэль, он бы не созерцал сейчас блеклую тень прошлого себя, чей разум пестрит трещинами. Так или иначе, но свою Изнанку он прошел и заплатил за это очень высокую цену.
- И я тебя убивать…без надобности, что может быть только результатом твоего поведения, не собираюсь. Не затем я сюда тащилась уж точно…
- Оставь свое показное милосердие при себе, мне не страшно, на слезы тоже не пробивает. Минуту назад на моей шее была удавка, а ты бросалась ультиматумами, играя на моей беспомощности. Видимо, не насмотрелась, как я там болтался, - Герхен на мгновение остановился, прикрыл глаза, сделал глубокий вдох, чувствуя вновь закипающий внутри гнев. Это было что-то противоестественное для него, он частенько взрывался из-за ерунды, но такого всепоглощающего разрушительного пожара ему испытывать не доводилось. Что-то подсказывало алхимику, что до добра эта эмоциональная стихия его не доведет.
«Все из-за цепи», - мужчина непроизвольно потер шею, на которой еще чувствовалась петля. Будто фантомная боль, которая останется с ним навсегда.
Возможно, такие меры были необходимы, чтобы он успокоился и посмотрел на ситуацию трезво и объективно. Сейчас, будучи свободным от застлавшей глаза ненависти, сводившей с ума и толкавшей сделать все для утоления жажды его собственной справедливости, он все более четко понимал, что не хочет становиться палачом. Он, кто с раннего детства выбрал стезю спасителя, лекаря, дарующего исцеление и жизнь, кто помнил каждого загубленного в ходе экспериментов зверя и павшего в бою мернотовца, просто не мог пролить кровь своими собственными руками, будучи в своем уме. Как бы он ни винил Альвэри, как бы ни хотел ее наказать, как бы ни жаждал ударить по больному месту в отместку, как сделала она, отправив его обратно на виселицу в своем исполнении, какую-то черту он переступить все еще не мог. И теперь Левифрон знал, что эта черта – последнее, что у него осталось. Последний бастион, который нужно удержать ценой любых усилий и жертв. Не ради лоддроу, что рискнула ради него жизнью с какой-то радости, не ради Мернота, не ради Ракшасы или еще кого-либо другого. За этой чертой будет лежать та самая Изнанка, которую он ненавидел больше всего остального, и это был достаточный стимул, чтобы держаться за человечность.
К нему потеряли интерес сразу, как шоу с буйством закончилось. Герхену то было только в радость, едва ли можно было как-то прийти в себя под убийственными взглядами мужчин и выставленным в боевую готовность заклинанием лоддроу. Веревки, кои носили скорее характре формальности, нежели практическую функцию, задвигались, будто змеи, и начали распутываться, танцуя в воздухе и аккуратно укладываясь в моток на землю. Филин по-прежнему не собирался никуда идти, в нем не было сил даже на то, чтобы подняться, но сидеть связанным, будто дикий зверь, он не собирался. Боятся – пусть добьют. А раз нет, то и суда нет.
- Мне бы помощь в этом не помешала, но, увы, среди нас нет ни лекаря, ни целителя. И при всем доверии, не стану ни рисковать, ни принуждать кого-то из вас становиться оным. Возможно, мне хватит сил добраться до ближайшего селения. В сумке еще остались какие-то зелья…
И она действительно пошла к сумке. Герхен не видел в темноте, сколь велико ранение на самом деле, но кое-что о девушке он успел узнать. Например, что пока ей внутренности в кашу не перемололи, она будет верещать, что это всего лишь мелкая царапинка, не страшно.
- Дурой была, дурой и осталась, - самому себе сказал Филин, а после куда громче добавил: - Ты, рыжий! Веди эту дуреху сюда, тащи воду, тряпки, если есть – бинты. И найди мне иголку с ниткой, мне плевать, где. Выпивка тоже лишней не будет, чем крепче, тем лучше. И огонек мне твой пригодится, хоть раз по делу им покрасуешься. Ишь, лекаря в упор не видит… Я все стерпеть могу, но глупость – никогда.
Подстегнутый родной стезей, алхимик даже вознамерился подняться, чтобы было удобнее руководить армией, коей было суждено встать под знамена недавнего врага, да вот все попытки очень быстро закончились полнейшим крахом. Как оказалось, трясутся не только руки, но и ноги, а мышцы превратились в вату.
«И чего я так сильно испугался», - Филин поспешно уселся обратно, сделав вид, что ничего не случилось. Ему не хотелось, чтобы кто-либо видел, насколько же точно Альвэри попала в цель.

Фенрил никак не среагировала на слова Левифрона, прозвучавшие за спиной, обращенные не к ней, но касающиеся ее. Рассудок, недавно видевший в нем шадоса, интуиция, кричавшая о смертельной опасности, что исходила от мужчины, сейчас просто смолкли и не то, что не рассмотрели в оном лекаря, вспомнив внезапно о его деятельности, но просто предпочли словно забыться. На нее обрушилась усталость со всей своей мощью, кою она кое-как сдерживала последние часы. Организм явно сдавал, уже не желая бороться ни с болью, ни с последствиями потрясений, пережитых за последние минуты. Девушка перестала копаться в сумке, ибо пальцы не желали слушаться и скользили по стенкам оной с какой-то замедленной подвижностью. Аль вздохнула, глубоко и судорожно, насколько позволила рана. Прижавшись к боку варимара лбом, она так же выдохнула, скривившись от стрельнувшей боли.
Девушка была на грани своих возможностей – магических и физических. Лоддроу  это знала, скоро и все вокруг в сим наглядно смогут убедиться. По спине крупными жемчужинами катился пот, как и со лба, по коже все чаще проходила волна мелкой дрожи, дико хотелось спать. Аль крепко ухватилась за луку седла, словно подтягиваясь на нем и слегка тряхнув головой. Помогло это мало, ибо легкий туман, что начал застилать взгляд не то, что пропал, а и вовсе пошел густыми кругами. «Замечательно…Просто великолепно,» - словно сладкая патока, медленно протекла по сознанию мысль, не затронув в душе ни одного чувства.
Будто из сна до слуха долетел голос Гейла. Аль нехотя оторвалась от того, что происходило с ней в тот момент и что навряд ли могли рассмотреть присутствующие, с трудом вникнув в суть обращения, как и расслышав слова парня из-за шума в ушах. Нахмурившись и пытаясь «переварить» услышанное, девушка чуть помедлила с ответом, словно оный отбирал сейчас слишком много драгоценных сил.
- Значит, так тому и быть, - просто произнесла лоддроу и ее губ коснулась кривая усмешка, смешавшись с гримасой боли и представив сим странную смесь столь внезапно открытых всем да каждому эмоций. – Я устала и хочу отдохнуть. Дай ему, что у тебя есть из лечебного, может и пригодиться, как и огонь. И…это может прозвучат странно, но не могли бы вы с Бэем оставить нас ненадолго? – просьба действительно звучала странно, учитывая, что эти двое минутами ранее готовы были убить друг друга в той или иной мере. Ах да, еще учитывая, что иштэ придется едва ли не силой тащить прочь, но Аль надеялась на то, что у рыжего это получиться. – Соберите хвороста побольше для костра, я не знаю. Не нужно куда глубоко уходить, хоть в кустах напротив, на другом конце поляны... Мы никуда не пойдем все-равно этой ночью. Если бы напали на наш след, то уже были бы здесь давно, поэтому есть надежда…  Оставьте нас на несколько минут, так надо, - с нажимом все же договорила она и выдохлась.
С трудом стащив все же сумку с Рейи, бросив попытки что-либо там отыскать, она направилась к алхимику. Движения ее были замедленны и явно лишены природной грации.  Ей казалось, что ползет она к дереву, возле которого восседал бывший мернотовец, как улитка целую вечность. Дойдя до оного и тяжело оперевшись о его ствол рукой, Фенрил бросила к ногам мужчины сумку.
- Может там что полезного найдешь, у меня не получается. Спиртного нет.  Поди, не на праздник собралась. Есть вода, "освещенная" магом света, но не знаю сколь она может быть полезна, - с легкой дрожью в голосе произнесла лоддроу, после осев рядом.
Альвэри не хотела, чтобы свидетелей ее боли, что навряд ли сможет как-то скрыть, было слишком много. Она не хотела, чтоб этой видел Бэйнар, достаточно и всего того, что произошло. Мужчина сейчас и так был в таком смешанном состоянии, что сам не ведал, как на все это реагировать. Об этом свидетельствовало не только молчание с его стороны, но и то, что он словно окаменел. Она избегала смотреть в его сторону, боялась поймать взгляд его голубых глаз и увидеть то, что еще не показано и не высказано. Не сейчас.
Ей всегда было легче переносить все в одиночку, всегда, но в последнее время кто-то постоянно разрывал сей жизненный шаблон, однако упрямство еще не растеряло свой запал, да и интуиция подсказывала, что то было правильное решение. Как и то, что перед ней сейчас сидел по большей части Левифрон, а не порождение Тейара.
- Без спиртного обойдемся. Выдержу, - «наверное», добавленное мысленно оттенилось в мимолетной улыбке. – Говори, что нужно делать.

Левифрон оказался прав, когда пришел к выводу, что у Альвэри была некая склонность к типажам людей, которые должны были ее сопровождать. Если выставить в рядок всех, кто составлял ей компанию за все время, то между ними находилось удивительное, почти неуловимое сходство, несколько черт, которые повторялись из раза в раз. Но неизвестный рыжий паренек умудрился побить все рекорды: в его словах и поступках настолько явно сквозили другие люди, особенно некоторые конкретные, что Герхен невольно задумывался, а не могло ли у Бэя быть брата-близнеца. Иштэ ведь, в конце концов, не наследуют черт родителей, так что братец его мог быть хоть рогатым и копытным без потери смысла феномена. Это бы объяснило, почему сей вспыльчивый юноша столь успешно копирует поведение принцессы, коим так грешил иштэ.
- Ты прям душа компании. Ой, прости, для тебя же души сейчас больная тема.
Филин только брови поднял в недоумении. Если рыжий хотел его обидеть или оскорбить, то вышло у него неубедительно, но куда больше алхимику был непонятен сам порыв. Агрессия из-за приказного тона? Презрение к повешенным и восставшим из мертвых, что смеют распоряжаться им, живым и невинным пред всеми возможными законами? Или просто желание самоутвердиться, из принципа? И ладно бы сам врачом был, так нет же, на лекаря сей кадр тянул с очень большим трудом. Только задерживал и раздражал. Левифрон хотел уже указать ему, что в такие моменты нужно брать ноги в руки и выполнять приказы того, у кого квалификации в вопросе больше, при этом постаравшись обойтись без едких комментариев не по теме, да паренек сам себя осадил и исправился.
- У меня есть заживляющая мазь, она сможет на время остановить кровотечение и заклеить рану. Бинтов нет, но могу отдать рубашку на растерзание. Она чистая.
- Так бы сразу, - довольно холодно отозвался Левифрон, принимая из рук рыжего рубашку, флягу и баночку. Флягу мужчина положил на землю чуть в стороне, рубашку отправил на колени, а вот баночку сразу открыл и понюхал содержимое. Не то чтобы он не доверял рыжему, но в вопросах жизни и смерти людям со стороны вообще доверяться было нельзя. Вся ответственность всегда лежит на лекаре. Запах соответствовал заявленному типу мази, ни следов порчи, ни примесей не было. Закрыв склянку, Левифрон отправил ее к фляге.
- Алкоголя и ниток с иголками, увы, нет. А вот огня в избытке. Что если он снова на тебя накинется?
- Значит, так тому и быть, - послышался негромкий ответ Альвэри, донесшийся из темноты откуда-то в стороне.
- Она и без моей помощи справится, если ты не перестанешь отвлекаться и задавать глупые вопросы. Мне нужен твой огонь, чтобы стерилизовать инструменты, а еще мне нужен свет. Садись рядом и отложи свои издевки до конца операции, будь добр. Никому ты ими не поможешь, только доведешь до греха.
- Дай ему, что у тебя есть из лечебного, может и пригодиться, как и огонь. И…это может прозвучат странно, но не могли бы вы с Бэем оставить нас ненадолго? Соберите хвороста побольше для костра, я не знаю. Не нужно куда глубоко уходить, хоть в кустах напротив, на другом конце поляны... Мы никуда не пойдем все-равно этой ночью. Если бы напали на наш след, то уже были бы здесь давно, поэтому есть надежда…  Оставьте нас на несколько минут, так надо, - совершенно внезапно выдала лоддроу, и очевидных причин для подобных пожеланий Герхен не нашел. Девушка будто бы хотела что-то спрятать. Или хотела что-то сказать, что не предназначалось кому-либо еще. Просьба действительно выглядела дико, ибо он пытался ее убить несколько минут назад, и на ее месте любой здравомыслящий человек предпочел иметь как можно больше лояльных соратников на случай каких-либо новых инцидентов. Слишком странно. Филин нахмурился.
- Я бы предпочел, чтобы рыжий остался. У меня не так много рук, чтобы уследить и за светом, и за инструментами, и за тобой. Даже с учетом телекинеза.
Он сказал это спокойно, без нажима, ибо совсем не понимал, в чем соль. И не знал, как ему стоит поступить в данной ситуации. Разумеется, помощник был жизненно необходим, но как бы так не повернулось, что в итоге он сам пожалеет, что не помог отослать эту парочку прочь. Чутье подсказывало, что для поведения Аль должны были быть причины, да вот только оные не были написаны у нее на спине, обращенной к ним.
В подобном ключе думал не только Левифрон. Впервые за долгое время голос подал Бэй, все еще обретающийся возе костра и будто бы растерявшийся от тех почти боевых действий, что развернулись на поляне.
- Дураков из нас не делай. Если ты готова поверить в искренность намерений того, кто тебя еще с минуту назад пытался на тот свет отправить, то меня уволь, грибы с хворостом в другой раз пособираю.
- Ты мне, кстати, не нужен. Можешь и правда пойти погулять.
Вот в том, чтобы отослать прочь Бэя, смысл и правда был. Герхен хребтом чувствовал всю его неприязнь, если столь мягкое слово, конечно, могло описать то, что исходило от проклятого, и это не облегчало общее существование, не упростило бы труд, который алхимику предстоял. Мало было приятного в том, что тебя сверлят ненавидящим взглядом, в таких условиях крайне тяжело было сконцентрироваться на задаче, но сейчас подобное поведение в адрес Филина еще и лишний раз волновало то, что Альвэри удалось загнать удавкой вглубь. Герхен смог успокоиться и как-то определить курс действий на самое ближайшее время, но это не означало, что теперь каждый шибко уверенный храбрец мог с полной уверенностью на него гавкать, а он будет все терпеть. Один раз алхимик уже стерпел, когда позволил себя казнить без малейшего сопротивления, веря в высшую справедливость и собственную греховность. Больше не станет.
Разумеется, никто никуда не пошел. Они все были удивительно схожи в своей бестолковости. Когда в сторону Герхена пошла Альвэри, туда же двинулся и Бэй, и вместе они совсем не походили на армию по спасению невинно убиенных.
«Видимо, Тейар очень хотел, чтобы я вернулся. Иначе я не могу объяснить, какого лешего за их трупы еще не дерутся лисы и волки».
Медленно, под гробовую тишину, но оба шли, шатаясь и хромая. Печальное зрелище было, конечно. Филину оставалось только надеяться, что они полностью осознавали, что им просто и банально повезло, а это значит, что следовало хоть немного взяться за ум. Он бы все равно воскрес, ибо это было решено уже в тот момент, когда под его ногами распахнулся люк. Они бы все равно не успели его спасти. Им со всех сторон повезло, и как ни крути, а все это они совершили абсолютно зря.
Едва Альвэри дошла до Левифрона и оперлась о дерево, как к его ногам полетела сумка. Девушка тяжело дышала, будто не несколько метров прошла, а марафон на каблуках пробежала.
«Плохо. Очень плохо», - констатировал Герхен, бегло осматривая свою спасительницу, пусть темнота и не позволяла увидеть многое. Одежда лоддроу пропиталась кровью.
- Может там что полезного найдешь, у меня не получается. Спиртного нет.  Поди, не на праздник собралась. Есть вода, "освещенная" магом света, но не знаю сколь она может быть полезна, - голос дрожал, а осела она на землю, будто мешок с картошкой.
- Вода по определению не может быть бесполезной, - сразу в сумку алхимик не полез, сперва потрогал лоб лоддроу, чтобы убедиться, что ее не бьет в лихорадке из-за заражения. Девушка была скорее холодная, чем горячая, хотя пропотела так, что мама не горюй, лоб был мокрый.
«Оттого и холодная», - заключил алхимик, отвлекая на усевшегося у соседнего дерева Бэя. Тот покопался в сумке, выудил что-то и кинул ему. Предметы тут же попали в невидимую сеть телекинеза и мягко опустились на траву у правой ноги Филина. Тот был не настолько самонадеянным, чтобы ожидать, что воскрешение даровало ему должную реакцию и умение видеть в темноте летящие склянки.
- Это притупляющее. Надеюсь, эффективнее, чем пойло. Действует, кажется, пол часа, точно не помню.
- Какая щедрость. Спасибо.
Прочие слова иштэ уже не волновали, Левифрон занялся сумкой Альвэри. Там он нашел полотенце и единственную флягу, которая и должна была содержать зачарованную воду. В недрах поклажи было еще много полезных в хозяйстве предметов, а вот ничего нужного в данной ситуации больше не нашлось. Уже вытягивая руку, шадос напоролся тыльной стороной ладони на что-то острое, а уже через несколько секунд, вытянув неведомое нечто наружу, торжествующе созерцал не самым удачным образом воткнутую иголку в небольшой моток темных ниток. Будто нарочно ждала, пока об нее кто-то уколется.
Герхен отпрянул от дерева и подполз ближе к Альвэри. От движения кожу на спине начало щипать, и Левифрон догадался, что радостная встреча с острой корой бесследно не прошла. Будь на нем рубашка, обошлось бы парой синяков.
Пиромант, который желанную рубашку сжег, невозмутимо жевал грушу.
– Говори, что нужно делать.
- Наклонись чуть вперед, - Филин сам нажал на плечо девушки, показав, чего от нее требуется. Сам же не дал нагнуться ниже, чем то позволяла рана. – Рыжий, свет. Сядь по правую руку от меня.
Рассмотреть рану в подробностях ему не удалось, мешала одежда, а в месте входа стрелы ткань и вовсе прилипла к коже и запекалась вместе с кровью в корку. Герхен не стал ничего трогать, ибо руки были далеки от чистоты, лишь со всех сторон рассмотрел стрелу, ее цвет и тип дерева.
- Скоростная, заточенная на дальность полета. Навылет не прошла, вошла под углом, стреляли почти наугад. Ты ехала верхом? Не согнись ты в седле и сиди прямо, они бы распотрошили тебе все внутренности, - пока говорил, Левифрон окинул взглядом одежду лоддроу. Обилие застежек и завязок не радовало. – Тебе нужно снять все, что выше пояса. Делай это осторожно и медленно, я помогу обойти древко и отлепить ткань от раны. Очень осторожно и медленно.
Совместными усилиями они освободили Альвэри от верха наряда, для чего на определенном этапе алхимику пришлось воспользоваться взятым во временное пользование у той же лоддроу кинжалом, предварительно прокаленном на огне Эбигейл. От запекшейся крови ткань отходила тяжело и больно, но вряд ли то могло сравниться с общими ощущениями от стрелы в теле.
- А теперь мы проверим вас всех на вшивость, - с усмешкой провозгласил Герхен, привставая на коленях и запуская руку в карман. Удивительным образом он нашел там то, что искал. – Надо же, оно все еще здесь.
«Взор Габриэль» Левифрон сунул в карман в самый последний момент, когда за ним уже пришли для сопровождения на эшафот. Ему показалось правильным, что артефакт, найденный в святилище праэсса и даровавший ему столь большие возможности, отправится вместе с ним в могилу. Кто бы мог подумать, что они оба до могилы не дойдут.
- Что ж, посмотрим… - Герхен надел кольцо и положил руку на оголенное плечо Альвэри.
Ее боль и усталость ворвались в его сознание, будто снежная лавина. Он захлебнулся в них, потерял грани тел, упустил хоть какое-то осознание происходящего, видел один лишь хаос и мельтешение. Мужчина с трудом понимал, где во всей этой суматохе находился он, а потому попросту доверился инстинктам, позволив телу, намертво связанному с душой и сознанием, самому найти себя и сделать несколько глубоких вдохов. Филин использовал кольцо лишь несколько раз, но уже успел прийти к выводу, что первичное смешение восприятия нужно просто переждать, позволить органам чувств перестроиться. И пусть сейчас пришлось сидеть в тишине и неподвижности добрых пару минут, но это дало тот эффект, которого алхимик ждал. Он начал различать, где заканчивается он, а начинается Альвэри, и смог разделить принадлежность чувств и ощущений. И сразу увидел стрелу.
- Ее остановили мышцы, хотя насквозь все равно не прошла бы, уперлась бы в ребра со стороны грудины. Тебя спас угол. Есть кровотечение, разумеется, как без него, но органы не повреждены. Другое дело, что будут ли они в таком же состоянии, когда я начну стрелу доставать… Больно уж нехорошо торчит. Больше никуда ничего не прилетело? - если не считать царапин на коже, синяков, полного истощения сил и прочих сопутствующих факторов побега от мернотовцев, ничего выдающегося в теле лоддроу больше не было. Что очевидно, в общем-то, стрела в ней торчала только одна, а вот яд с этой стрелы или еще какая-нибудь пакость были куда менее заметными. И стоило только Герхену присмотреться… - Это еще что?
Первая мысль, которая проскочила в голове алхимика, - что в теле Альвэри под шумок ее приключений и ловли стрел спиной решила развиться опухоль. Очень маленькая, незаметная, не причиняющая вреда, но уже пустившая корни в организм и начавшая необратимые процессы. Смущало лишь то, что от нее не исходило ни боли, ни дискомфорта, ни прочего подобного, на что кольцо было заточено реагировать до крайности чутко. И еще больше смущало место. Озарение пришло внезапно.
- Ильтар всемогущий… - на выдохе промолвил Филин, одергивая руку от девушки и обрывая связь. И хотя прежде он старался держаться за ее спиной, чтобы лишний раз не смущать из-за ее вынужденного нагого положения, сейчас мужчина беспардонно обошел ее и воззрился в ужасе прямо в лицо. Гнев возвращался. Эмоций было так много, что он не сразу смог что-то сказать.
- Мне стоило бы вогнать тебе эту стрелу прямо в сердце и освободить вас обоих от твоего безумия. У тебя хоть что-то в душе дрогнуло, когда ты отправлялась на болота, когда шла сюда, или тебе действительно настолько наплевать? – Филин обернулся, бросил короткий взгляд на Бэя. Кто же еще. Это было очевидно всем уже тогда, когда Аль впервые озвучила причину похода на болота. – А он знает? Ты сама-то хоть знаешь? Хотя нет, о чем я спрашиваю, тебе ведь лишь бы приключений на задницу найти посложнее да убиться где-нибудь на погосте, все прочее не имеет значения. Я не понимаю только одного: каким чудовищем надо быть, чтобы не только убиться самой, но и утащить с собой еще не родившееся дитя? С особой жестокостью. Чтобы его раскидало в фарш по твоей утробе наконечником-вилкой. Или чтобы его выжрали вместе с твоей печенью волкодавы Мернота. Достойная смерть, как по-твоему?
Он говорил с нескрываемым ядом, хотя голоса не повышал. На лице только ясно читалось, чего ему стоит сдерживаться. Алхимик снова повернулся к Бэю, теперь задержав на нем взгляд куда дольше.
- А твои мозги где, папаша? Или ты тоже в гробу видел и ее, и ребенка? О, или она тебе все-таки не сказала? Тогда поздравляю, она беременна. Хотя это ненадолго, этот ребенок не доживет до рождения с такой мамашей. Может, оно даже и к лучшему.
Алхимик снова повернулся к Альвэри. Пожалуй, он сейчас испытывал к ней именно то презрение, какое они все коллективно испытывали к нему, как к шадосу. Как к чему-то богомерзкому, отвратительному, неправильному. Филин мог ожидать от нее любой глупости, но это уже было за пределами его понимания.

Пока что Левифрон вовсю готовился, а Гейл под это все действо свет рядом настраивал, Бэйнар псевдо-спокойно уплетал грушу. Взгляд его блуждал по маленькому пяточку за двумя огромными валунами. Это никоем образом не успокаивало, но более или менее отвлекало от своего же внутреннего состояния, которым похвастать было нельзя. Для себя можно было отметить, как притих Клейм, теперь же изредка и тихо поскуливая, словно в попытках наладить общение с окружающими, подсказать или просто оказаться нужным своему хозяину, но совершенно никак не мешая. Кобыла тоже остепенилась, хотя и продолжала, казалось бы, пристально наблюдать за всеми вокруг, дабы в нужный момент впрячься за Альвэри или же выказать свое недовольство. Костер понемногу затухал и по-хорошему в него бы стоило подкинуть хворостин, чтобы через час-полтора не остаться в кромешной темноте. Подмечая все это, мужчина не забывал прислушиваться к словам, что звучали поодаль, но благодаря тихому и размеренному голосу алхимика иногда уловить фразы и смысл произнесенного удавалось весьма плохо. Иштэ хмыкнул, откусывая от груши и устремляя взор к троице. По поведению, всем действиям и тону баритона Леви можно было с полной уверенностью сказать, что это был прежний он, такой, с каким и познакомила его девушка на болотах: расчетливый, здравомыслящий и ответственно подходящий к делу. «И никак ведь не скажешь, что и получаса не прошло с того момента, как его хотели сжечь, удушить или просто вырубить для безопасности всех рядом находящихся… Интересно, как это: умереть и вновь вернуться? Быть может тут бы любой спятил». Но и эти умозаключения не могли оправдать поведения и загонов шадоса. Вот прям от слов «совсем не могли». Для Эйнохэила, конечно же. Вон, Аль его самого как скрутила в лесу с его галюнами, вот и они страховались, так сказать. Так страховались, что до сих пор приглядываться/прислушиваться к знакомому приходилось. Проклятый отвел глаза от Леви, нацепившего на палец кольцо. Конечно то, что это было именно им можно было посомневаться, зрение то в сей час подводило мальца, но чего еще мог нацепить на руку алхимик, медицинскую перчатку? Тем более, что уже через считанные мгновения по дальнейшим действиям лекаря Бэй упомнил артефакт, что забрал из святилища духа Левифрон.
И пока слов было куда больше, чем действий (или же так со стороны казалось неопытному в делах целительских) мужчина предпочел вернуться к созерцанию ночного леса. К слову, определить, когда же собиралось взойти солнце, почти не удавалось. Все еще горевший костер окрашивал всю округу в тона более мрачные и глубокие, чем те были на самом деле, а массивные кроны деревьев заслоняли небо, необъятность же полеска не давала возможности разглядеть среди стволов и кустарников чистый горизонт. И может быть на фоне своеобразной отстраненности или же потому, что Леви в какие-то моменты и впрямь начинал говорить тише, пытаясь в чем-либо разобраться и концентрируясь, а слова его и фразы стали больше походить на мало разборчивый бубнеж. Успокаивало только одно – пойди что-то ни так, должным образом (уж хотелось верить) среагировал бы Гейл, привлекая и внимание иштэ к происходящему. А раз мерный гомон лекаря прерван ни криками, ни всбрыкиваниями не был, значит все шло, как и должно было. Однако вот обращение уже к себе проигнорировать было куда сложнее.
- А твои мозги где, папаша?
Бэйнар скривился в лице, выказывая свою малую заинтересованность, пережевывая остатки груши и откусывая последний кусок. Мало того, что и так трещал там, так еще и до него докопался. «Угомонись ты уже», - мужчина все же повернулся к алхимику лицом, - «Ты там врачевать собрался или языком молоть?». Собрав все остатки самообладания и невозмутимости, на которую только мог быть способен, проклятый уже рот открыл, чтобы спокойно изложить последнюю мысль вслух, но тут же осекся. Дальнейшие слова Левифрона, а точнее их смысл, дошли до сознания ни сразу и лишь после фразы, коя никакой двусмысленности за собой не оставляла. Иштэ полностью поменялся в лице. «Беременна?!», - он так и остался сидеть, продолжая сверлить шадоса ошеломленным взглядом, - «Как беременна?». Точнее «как» то бывало и получалось он догадывался, но вот… Нет-нет, услышанное он хорошо и отчетливо разобрал и сомнений в том, что ослышался, не оставалось, просто… Просто на фоне всего это было последним, чего он вообще ожидал. Да и не ожидал. Никак. Проклятый моргнул, напрочь прослушав Гейла и неудачно сглатывая грушу, что успел запихать за щеки, дабы более четко ответить Леви в самом начале, и даже не замечая, как та больно оцарапала горло, оставив саднящее ощущение, отчего он едва не зашелся кашлем. Эйнохэил таки перевел полный непонимания и смятения взгляд на сидящую лоддроу. Но чего можно было понять по профилю той, кто и смотреть в его сторону не желала, на волоске находясь от обморока? Никаких вразумительных объяснений он бы сейчас не дождался, да и способен ли был воспринять их, как полагается, здраво?
Было ли это сделано алхимиком специально или же следовало лучше прислушаться к его тону, чтобы уловить всю гамму скользнувших в нем эмоций, и понять, что и сам он, мягко говоря, был шокирован «открытием»… Как бы там ни было, а желание Альвэри с легкой руки шадоса было исполнено.
- Еб-ный цирк.
Бэй резко вскочил на ноги, как молнией ударенный, и сорвался прочь с поляны, не смотря на то, что и идти-то нормально фигово у него получалось. Остановился он недалеко, в нескольких метрах, как только продрался сквозь кусты, окружавшие поляну. В голове творился полнейший хаос, он напрочь был сбит с толку, а ноющие конечности и боль в горле и вовсе отошли на вторые планы, никак не акцентируя на себе внимания проклятого. Ровно так же, как и были отметены на задворки разума такие чувства как раздражение и злость. Сейчас их место всецело заняли иные, поглотившие и рассудок, и душу без единого шанса выкарабкаться из их сетей. «Как она могла? Ничего не сказать. Не сказать и додуматься припереть сюда…». Мысли никак не укладывались в голове, а непонимание почему же с ним так обошлась любимая женщина съедало изнутри, не в силах отыскать истину. Мужчина просто стоял, глядя перед собой и ничего не видя. На этот раз Альвэри и вправду не остановило ничего и никто, а под удар и в жертву своим «Я так хочу, я должна, я обязана» она ставила ни только их жизни, но и ту, которая еще и появиться на свет то не успела. Как она могла поступить с ним так, если, конечно, сама об этом знала? Подобных аспектов женской стороны и физиологии Бэйнар, естественно, не знал, изо всех сил желая, чтобы для девушки услышанная новость, как и для него самого, оказалась сюрпризом. Однако даже это мало чего меняло. На сей раз ее безрассудство перешло все возможные границы, которые мужчина вообще мог видеть.
С каждой новой фразой, что приходила на ум, с каждым вопросом, что бесследно таял в закоулках сознания так вопросом и оставаясь, все больше накатывало чувство ненависти, гнева и невозможности что-либо изменить. Иштэ в один миг сумел позабыть и про место, где находился, и про то, что еще с минуту назад не хотел выпускать из виду шадоса, недоверие и неприязнь к которому сейчас не шли ни в какое сравнение с теми, что испытывал Эйнохэил по отношению к горячо любимой лоддроу. Да даже если бы то и был всего лишь Тейаровски удачный и «точный» ход Левифрона, дабы избавиться от его присутствия, а после и ото всех остальных, мужчина бы ему еще и спасибо сказал, хотя потом бы… А что потом бы? Это самое «потом» на воде вилами писано. Чувствовал бы он после раскаяние? Смирение? Пустоту или и вовсе признал бы правильность совершенного? Одно он знал точно, ощущая это каждой клеткой своего тела: сейчас он ненавидел Аль так же сильно, как и любил, а может быть и еще сильнее. Бэй просто захлебывался в этих отвратительных, тяжелых и липких эмоциях, понимая, что и сам был готов наложить руки на прекрасную шейку ледышки и помочь ей отмучаться. Вот только бы не дрожали они так. Мужчина тщетно попытался унять дрожь и скинуть с плеч оцепенение, уперев руки в бока. Он медленно вздохнул, хотя никакого облегчения то не приносило, напротив, запирая последний сделанный глоток воздуха в грудной клетке без возможности выдоха. Что там говорил Левифрон: ребенок проживет недолго сейчас по вине его безответственной мамаши или недолго в принципе рядом с такой родительницей? «Конченная идиотка», - проклятый наконец выпустил воздух из легких, - «Какая же ты идиотка». Его знобило, а обуревающие эмоции еще долго бы не отпустили, но при всем этом Эйнохэил нашел в себе силы развернуться и зашагать обратно к поляне, краем уха прислушиваясь к тому, что там происходило. Желание не верить словам алхимика было откинуто в сторону, стоило только вспомнить о перстне, который украшал палец лекаря. Аль оказалась способной пожертвовать всем и всеми ради своих светлых идей и благих целей. Что ж, может быть то и считалось чертой натуры сильной, но не для Бэйнара.
Он молча опустился, присаживаясь все у того же дерева и устремляя пристальный взор на пламя костра. Из занятий для себя иштэ не нашел ничего более подходящего, чем отыскивать и переламывать тонкие ветки и прутики, что валялись у него под руками. Его заметно трясло, но придавать этому значения он не спешил, как и подмечать, что именно происходило неподалеку. Еще при выходе «в свет» он заметил, что все члены группы были на месте и друг друга еще не переубивали – вот и отлично.

Ее лицо не отражало абсолютно ничего. Слова Левифрона были направлены на то, чтобы найти в девушке хоть какой-то отклик, пристыдить ее, заставить осознать свои деяния и ту безответственность, с которой она подходит ко всему в своей жизни, но ничего подобного в ответ он не получил. Она даже на какие-то ответные едкие слова не сразу собралась, лишь смотрела странным взглядом, будто он сморозил какую-то невероятную глупость. Будто бы глупостью было само то, что он ожидал от нее понимания. Герхена прошиб холодный пот. Пустые глаза Альвэри. Ей было все равно.
За спиной Бэй выругался и стремительно ринулся куда-то в темноту, его смазанные и путающиеся шаги отчетливо слышались в стороне, все больше удаляясь. Она ему не сказала. Скорее всего, он вообще не имел ни малейшего представления о подобном повороте событий. Возможно, ему даже не приходило в голову, что глупость лоддроу настолько безгранична, что однажды закончится чем-то подобным. А кому из них приходило? Увы, на лбу у девушки не было написано, сколь нездоровым было ее обычное безразличие и безрассудность. Иначе Левифрон бы за ней ни за что не пошел еще тогда, когда она собирала команду на болота. Никто в своем уме не пойдет за сумасшедшей.
- Нам бы всем передохнуть от нарастающего кома событий, но как ты смотришь на то, чтобы все-таки вытащить эту стрелу, раз уж начали? Обещаю молчать минут 20, ну или 10, ну или сколько смогу... Посмотри на нее, она без сил. Нельзя ее оставлять в таком состоянии. Ведь можно же ругать и зашивать одновременно? Или не ругать...
Рыжий оказался единственным, кто сохранил холодную голову и способность здраво рассуждать. Вероятнее всего, он путешествовал с Альвэри и Бэем не так долго, и за то время они еще не успели завести его в какое-нибудь смертельно опасное место, подвергнуть его жизнь угрозе и поставить его перед неким трудным внутренним выбором между моралью и выживанием. Он смотрел на эту парочку с наивностью ребенка и вряд ли полностью понимал, что означало внезапное открытие положения лоддроу. Для него были странными вопли и голословные обвинения, а не безответственность девушки, равнодушие, уже окропившее ее руки кровью и окропившее бы еще не раз. Ведь о последнем он не знал.
- И что будет, если я ее спасу? Она выздоровеет, окрепнет – и снова найдет способ умереть? Тебе все равно, сколь безумны ее авантюры, ты сам их выбрал и под всем подписался, но разве этого ребенка кто-нибудь спрашивал, хочет ли он гнить вместе с нерадивой мамашей где-то на краю мира под дождем? А Бэя кто-нибудь спрашивал, хочет ли он этого? Мы все тут носимся с ней, как с писаной торбой, желания ее ублажаем, а в ней ведь ничего святого нет. И даже если ты сейчас все это не понимаешь, я скажу тебе еще раз: однажды очередь дойдет и до тебя. И тогда ты будешь рыдать от счастья, если рядом окажется кто-то, кто или вправит ей мозги, или остановит раз и навсегда.
- Избавь меня от своих бредовых предположений, алхимик… Не нашлось ничего умнее, за что можно было бы зацепиться, дабы добить? – безо всякой уверенности в голосе встряла Альвэри, до этого успешно уподоблявшаяся бездушной кукле, лишенной разума и совести, и ее попытки выгородить себя выглядели скорее жалко, чем устрашающе. Она по-прежнему ничего не слышала и не осознавала. Только пыталась покусать за то, что посягнули на ее право творить что вздумается. - Свои нравоучения оставь для могилы, раз так припекло, выговоришься над ней впоследствии… Уволь, но я не могу ни оценить, ни понять их сейчас, так что все твои старания - зря. Дай хоть помереть спокойно, а не из-за звона в ушах от звука твоего громогласного голоса. Я устала, я просто хочу спать, оставь меня и уходи… Обойдусь без подобной помощи. Все уходите, прочь…
И он хотел бы бросить все и уйти, как она и требовала. Не было желания ее спасать, потому что подобные люди спасения не заслуживали. Левифрон был возвращен в ряды живых именно для того, чтобы закончить земной путь Альвэри, и вот она перед ним, ее жизнь неспешно утекает через ее простреленный бок вместе с кровью, орошая землю. Ему даже не придется ничего делать, напротив, он свершит свой суд именно своим бездействием. В душе Герхена не дрогнет ни единая струна, потому что это уже будет не борьба за его посмертный покой, но за покой ныне еще живых душ, окружающих лоддроу. Таков был удел врача – спасать, и иногда спасение подразумевало убийство.
«Вместе с ней умрет и дитя».
Этот была та самая деталь всей мрачной мозаики, которая заставляла алхимика колебаться. Как бы он ни поступил, в его разумении ребенка ждал один и тот же конец. Стоило бы поступить милосердней и отпустить его раньше, избавив от ожидания и возможного крайне неприятного способа умерщвления, но Левифрон не был уверен, что готов взять на себя груз ответственности за невинно убиенное создание. Он тоже не спрашивал дитя, тоже не спрашивал Бэя. А все потому что решить что-то мог один лишь он, ибо единственный владел знаниями и умениями для спасения лоддроу, и это давало определенные права. Уже не простой приказ темного бога, навязанный через неконтролируемые эмоции перед смертью, а вполне ясная необходимость выбрать дорогу на перекрестке. Вопрос был лишь один.
«Готов ли я стать убийцей?».
- Вода, холодная, ледяная… она поможет, - проговорила Альвэри, и ее слова не имели никакого смысла. Невнятным бормотанием девушка не ограничилась, оперлась о дерево, вцепилась пальцами в кору и принялась медленно подниматься.
Герхен обернулся и посмотрел на Бэя, ища хоть какой-то поддержки и намека на то решение, которое должно быть принято. Но иштэ тупо уставился на огонь, а руки его бесцельно ломали веточки да палочки. Алхимик сомневался, что проклятый вообще осознает, что делает, но подобные рефлекс четко указывал на тот хаос, что творился у мужчины в голове, и на эмоции в данный момент, отнюдь не позитивные. Едва ли он мог помочь. Едва ли хотел этого. Равнодушие на равнодушие.
Не найдя никакого отклика от Бэя, Филин зачем-то посмотрел на рыжего. Тот был последним человеком, которого происходящее как-то касалось, но кто еще оставался на этой поляне? Только вот и он вряд ли бы сказал, как нужно поступить.
«Врачи должны спасать, а не убивать. Делай то, что должно».
Филин задавал себе очень глупый вопрос. Желай он действительно прикончить лоддроу, она бы уже не дышала, У Герхена было очень много возможностей для убийства. Но Тейар выбрал неправильного человека для такой миссии, Герхен просто не мог намеренно поднять руку на живое существо и лишить его жизни. Просто не мог. Даже если очень-очень хотел, если это желание сводило с ума и застилало глаза пеленой.
- Лучше бы тебя задрал гризли еще до того, как я воскрес. Почто же ты такая заноза в заднице, - в сердцах воскликнул Левифрон, поднимаясь к лоддроу и снимая с нее ремень с кинжалом. – Сядь.
И с силой нажал девушке на плечи, заставив ту осесть, ибо ослабевшие ноги уже не держали должным образом. Ремень отправился ей прямиком в рот, между зубов, чтобы Аль не смогла ни разговаривать, ни откусить себе язык от боли.
- Держи ее, мне нужно ополоснуть руки, - коротко бросил алхимик рыжему, а сам потянулся к фляжке с зачарованной водой. Простая смыла бы лишь видимую грязь, а вот у воды мага света был шанс убить все потенциально болезнетворное и опасное на коже Филина. Едва только с этим было покончено, мужчина бесцеремонно разрезал полотенце на две части, сложил их и намазал по центру заживляющей мазью. Рубашка была развязана на длинные лоскуты, призванные служить бинтами. Фляги и иголку с ниткой Левифрон просто подтянул поближе.
- Держи, тоже ополосни руки, мне нужна будет помощь. Пока стрела не выйдет, продолжай крепко держать, чем меньше будет дергаться, тем легче все пройдет. Ей хватит и того, что я не дам ей притупляющее. Пусть прочувствует, боль – лучший учитель, - сквозь зубы процедил Герхен, схватился левой рукой за древко стрелы, а другую положил на спину девушке, где она не мешала бы рыжему.
Во второй раз магическая связь наладилась куда быстрее и легче, видимо, тело Альвэри осталось в памяти. Левифрон вновь увидел положение стрелы, картину всех органов, наметил маршрут, по которому проведет инородное тело. Медленно, но осторожно. Нельзя было повредить ничего важного.
- Я начинаю.
И алхимик опустил стрелу, уменьшая угол, направляя ее острие от ребер к мышцам живота. Альвэри наверняка ненавидела его в тот момент, ибо боль была колоссальная, и Герхен был уверен в том лишь по той причине, что ощущал ее в точно такой же степени из-за кольца. Пока его рука касалась ее кожи, Филин делил с ней организм и ощущал все то же, что чувствовала она.
Все, что было вне пределов магической связи, попросту исчезло. Слишком велик был фон, создаваемый болью, но еще сильнее забирали внимание попытки алхимика сохранить концентрацию, не отскочить от девушки, не разорвать контакт. Это было сравнимо с тем, чтобы сунуть руку в раскаленный кузнечный горн и стоять с невозмутимым лицом, не делая ни малейших попыток одернуть ее с воплями. Любой нормальный человек не пошел бы дальше. Герхен же нормальным человеком не был, а еще ему было с чем сравнивать. Даже копошение стрелы в животе не могло поспорить с казнью через повешение, медленной и мучительной смертью, очень жестокой. Именно поэтому он не убрал ладонь со спины девушки, а продолжал проталкивать стрелу, пусть на его собственном лбу и выступила испарина, самого его била нервная дрожь, а магический взор порой мутнел, будто бы магия ослабевала. Левифрону так и не удалось выяснить ранее, что же будет, если кольцо покажет слишком много, если он коснется слишком сильно травмированного человека, но создавалось впечатление, что ответ на этот вопрос он таки нашел.
- Рыжий, когда я достану стрелу, промой выходное водой, а когда кровотечение немного уляжется, покрой мазью. Нельзя шить, если кровь хлещет фонтаном. Готов? Поехали.
Едва договорив, Левифрон с силой налег на обломанное древко, всадив его в тело несчастной и пробив живот острием с другой стороны. Кровь хлынула из новой раны, заливая колени Альвэри, но пытка не закончилась, пока Герхен не вынул стрелу. Выбросив ее в сторону, он оборвал магический контакт и быстро снял окровавленное кольцо с руки, отправив обратно в карман. Алхимика мутило, будто от морской болезни. Сознание потерялось в телах. Но дело еще не было сделано, и рука потянулась к мази.
- Итак, промываешь, а потом покрываешь мазью. И следи, чтобы она не упала, пока я не закончу со спиной. Потом уложим ее, и я займусь животом. Нужно будет постелить твой плащ, лучше мокрая ткань, чем размокшая грязь.
К счастью, Левифрон видел в своей жизни раны и похуже. Ранение от стрелы было аккуратным и маленьким, не чета последствиям рубящего удара двуручника или размозженным костям после атаки молотом. Спина потребовала некоторого времени из-за мусора и кровяной корки, а вот с животом лоддроу алхимик разделался быстро, оставив в качестве напоминания об операции лишь предельно аккуратный шов. Плотно смыкать края раны мужчина не стал, чтобы кровь и гной смогли спокойно вытечь. Поверх швов легли полотенца, покрытые мазью, а их уже плотной перевязью скрыли под собой лоскуты. Лишь убедившись, что все в порядке, Герхен устало уселся на землю, вытирая ладони о штаны.
- Умереть не должна, но и здоровой ее не назовешь. Нужно дойти до деревни какой или города, остановиться на отдых, чтобы я смог доделать начатое. Без инструментов и трав можно только молиться, чтобы она не подцепила какую дрянь или не началось воспаление.