Выслушали его молча, никто не перебивал и не высказывал язвительных комментариев. Видно было только, как сползла с лица Эбигейл улыбка от резких слов Левифрона, да так на прежнее место и не вернулась. Так и молчали до того момента, как Бэй не склонился под стол, а после, переменившись в лице, чего алхимик не заметил, поспешил попрощаться. Неведомо, что он там увидел, под столом тем, но уже через секунду оттуда выскочил свин, забравшись на колени Эбигейл и радостно высунув голову из-под стола в поисках съестного. Герхен созерцал все это представление с каменным лицом, так и не проронив ни слова. Он любил животных, но считал, что для всего есть свое предназначение. В подобном существе на поводке было столько же смысла, как и в домашней свинье с бантиком на шее, заменяющей собаку или кота.  Без надлежащей и зачастую жесткой дрессуры такие вот пустобрюхи были лишь извращением над хозяином и окружающими. Им бы в природе на травке пузом кверху лежать и паданцами питаться, но вместо этого они превращают в свои угодья места, в которых даже на зверье распространяются правила поведения. Бэй этого, видимо, не понимал. Бестолковому хозяину – бестолковый зверь.
- Видимо все мы будем сегодня здесь, - заговорила Эбигейл, когда проклятый вместе со своим зверем отошли от стола. - Мне надо высушить одежду. Но прежде я бы хотела зайти к тебе и забрать свое одеяло. И сегодня тебя уже не буду больше беспокоить.
Наверное, не стоило ему говорить, что он хотел бы отдохнуть и отоспаться днем, Эбигейл ведь вряд ли действительно догадывалась, сколько неудобств вызвала ее ночевка в его постели, неважно, нарочно это у нее получилось или спонтанно. Герхен не уловил всех тонкостей, но почувствовал какую-то неловкость, на самом деле сокрывшуюся в слове «беспокоить». Нельзя ведь было сказать, что она так уж побеспокоила. Левифрон и сам с удивлением обнаруживал, что никаких действительно страшных впечатлений у него так и не осталось, если не считать постоянного страха засветить девушке локтем в нос.
– Спасибо, что разрешил мне остаться с тобой, я, наверное, доставила кучу неудобств. Но сегодня я больше не буду тебе мешать, разве что ты сам захочешь побыть в чей-либо компании.
- Я дам тебе знать, - не нашелся с ответом Левифрон, а потому сказал первое, что пришло на ум. И почему-то ему снова показалось, что он выбрал далеко не лучшие слова.
Наверх они поднялись вместе, алхимик перенес одеяло обратно в комнату Эбигейл, а потом как-то даже чересчур стремительно откланялся. Прихватив полотенце из своей комнаты, он сразу пошел вниз, где располагались парные, по дороге завернув к тавернщику и справившись о бритве, которая чудесным образом нашлась. В столь ранний час желающих пройти сквозь процедуры омовения не было от слова совсем, а потому алхимик позволил себе просидеть в парилке и купальнях так долго, сколько потребовалось для того, чтобы полностью размякнуть и довести тело до состояния ваты. От жары и влажности голова отказывалась думать, в ней царила та же дымка, что висела под потолком бани, и Левифрону было даже немного страшно браться за бритву, ибо руки дрожали, а плывущий взор едва различал в запотевающем зеркальце, где нос, а где подбородок. Но стоило только взять руки лезвие, как дрожь почти унялась, а движения стали четкими и аккуратными. Ну как может порезаться тот, кто с куда большего бодуна после воскрешения умудрился красиво зашить извалявшуюся в грязи пациентку в условиях пересеченной местности? Иногда профессия – это клеймо, которое заставило бы и колбасу порезать исключительно со скальпельной точностью.
Уже одеваясь, Филин заметил измазанные чем-то сапоги. Ему потребовалось много времени, чтобы вспомнить, кто мог так над ними надругаться. Мысленно пнув Бэя за нерадивость его животины, алхимику взялся за тряпку.

1 число Страстного Танца, вечер - 2 число Страстного Танца, утро

К себе Левифрон поднялся уже будто совсем другим человеком, который к тому же плохо дружил с лестницами, ибо раза два он точно споткнулся. В комнате царил морозный холод, зиме не потребовалось много времени, чтобы прокрасться внутрь сквозь открытое окно. Накрыв мокрую голову полотенцем, Левифрон поспешил закрыть окно, после зашторив его. Спать вроде бы не хотелось, но алхимик все равно улегся и накрылся по самые уши, предварительно переложив полотенце на подушку – меньше всего ему улыбалось потом отдыхать на мокрой наволочке. Далеко не сразу, но дремота все же пришла на клич разморенного в бане тела, на час-другой забрав Филина в свои объятия. Ровно до тех пор, пока в дверь не постучали.
К тому моменту в комнате стало ощутимо теплее, спасибо магии. Сон не очистил разум, а лишь спутал мысли, из-за чего Герхен далеко не сразу сообразил, что происходит и что нужно делать. Девушке-разносчице, принесшей письмо, пришлось стучать трижды, пока встрепанный алхимик не открыл ей.
- Гонец только что принес вам послание, лично в руки.
Поблагодарив ее и забрав письмо, Филин поспешил скрыться в комнате. Положив письмо на стол, он провел рукой по лицу, сгоняя остатки сна и убирая какие-то случайные пряди, падавшие на глаза, и только после этого развернул записку.
Альвэри писала, что нашла лабораторию, и прилагала адрес, куда ему следовало явиться утром. С трудом Филину верилось, что девушка чудесным образом нашла надлежащим образом оборудованное помещение и что владелец той аптеки будет так уж готов отдать в распоряжение некоего незнакомого алхимика свой арсенал, но сходить стоило, раз уж лоддроу расстаралась.
Сон больше так и не пришел, поэтому Филин спустился вниз и попросил бумаги и перо с чернилами. Попутно он сообщил Бэю и Эби, что утром им нужно быть готовыми к походу в аптеку. Набрав столько, сколько тавернщику разрешила отдать его жаба, Герхен засел за расчетами и идеями до самого утра, расписывая все, что только приходило в его голову в последние дни: варианты лечения Альвэри, усовершенствование пустобрюха, решение проблемы тарритовского безумия. Чем больше он писал, тем больше гудели его мысли, изливаясь на бумагу. Так рождались теории – из потока сознания. Пиши все, что пишется, после в этом обнаружится связь. В его голове не было хаоса, все было взаимосвязано. В его понимании все это было настолько великолепно, что он даже было сорвался с места и ринулся к двери, чтобы ворваться к Эбигейл и поделиться с ней тем, что он снова работал и мог создавать новые идеи. Уже взявшись за ручку, он вдруг понял, что сейчас была глубокая ночь, да и вряд ли рыжей было все это интересно даже днем. Удивившись своему порыву, он вернулся к столу.
Часам к трем мужчина снова разжег благовония, и только их влияние помогло ему относительно спокойно дождаться утра, не бросая нетерпеливые взгляды каждые пять минут на светлеющее небо.  Едва только внизу загремели посудой, начав готовить завтрак, уже полностью готовый к свершениям Филин вышел в коридор, постучал сначала в дверь Эбигейл, пока за той не послышались шаги, а после и к Бэю.

По ту сторону двери стояла тишина, но Левифрон не отступал – за первым стуком пошел второй, а там и третий. Была, конечно, вероятность, что иштэ просто не хотел и не собирался никуда идти, поскольку лично его алхимические изыскания не касались, и, как следствие, оценка предоставленной лаборатории не вызывала у него особого интереса, но последнее, что алхимик собирался делать – оставлять проклятого дома одного на неопределенный срок. Вроде как Бэй уже и сам осознал, что эта его поездка со всеми ее последствиями была слишком уж несусветной глупостью, чтобы пытаться искать ей оправдания, но Филин не обольщался – проснувшийся в иштэ здравый смысл не гарантировал, что эмоции снова не возьмут верх каким-нибудь исключительно абсурдным способом. Лучше было держать его в поле зрения.
– Нам далеко идти?
- Понятия не имею, - честно ответил Левифрон, барабаня в дверь еще раз. В этот раз по ту сторону все же раздалось некое копошение, иштэ начал собираться. – В какую-то аптеку нужно идти, она написала название.
Эбигейл была заспанной и немного потерянной, будто снова всю ночь прострадала бессонницей, а задремала только к утру, незадолго до того, как в ее дверь постучался алхимик. Или к ней тоже прицепилась некая болезнь, навеянная катанием в снегу и не позволившая отдохнуть. Жалоб, впрочем, от девушки не поступило, хотя она в целом не была склонна жаловаться.
- Что-то ты неважно выглядишь. Надо будет заняться твоими проблемами со сном, раз уж у меня теперь будет лаборатория.
Спустя несколько минул Бэй вышел, уже полностью одетый и готовый к новому дню, и уже вместе они спустились вниз. Было решено не пропускать завтрак, ибо никто не знал точно, как долго они проблуждают по улицам и сколь затянется их визит к некоему загадочному Тентрариусу. Сам Герхен слишком не находил себе места в ожидании, чтобы суметь спокойно сесть и поесть, а потому пока товарищи завтракали, он расспросил тавернщика о том, как же им отыскать искомую аптеку. Дабы они точно не потерялись, Левифрон подробно записал все вехи пути вплоть до названий улиц, поворотов и знаменательных объектов окружения, которые только смог припомнить хозяин заведения. Сложив исписанный вдоль и поперек одному Филину понятными закорючками лист в четыре раза и сунув его в карман штанов, Герхен не нашел ничего лучше, чем сходить на конюшню за Клеймом.
Там его встретил не только волкодав, но и пустобрюх. И если возле пса стояла неказистая, но большая миска, а сам он выглядел сытым и довольным, посапывая на тюке сена, то свин тут же ринулся к гостю и весьма беспардонно принялся тереться вокруг, путаясь под ногами и повизгивая. Он, видимо, не производил того впечатления, которое могло бы сподвигнуть конюхов попросить еды и для него. Оно и понятно, не волкодав же, который сам мог любого конюха сожрать, не будь он исключительно мирным созданием, пока хозяину ничего не угрожало.  С трудом перешагивая так и норовящего сунуться под сапог пустобрюха, Левифрон дошел до пса, попутно убедившись, что Гриф тоже в полном порядке, и, ухватившись за ошейник, повел его наружу. Игры в снегу не отмыли всю грязь, которую Клейм на себе коллекционировал, а шерсть местами сбилась в колтуны, и Левифрон в который уже раз зарекся непременно с этим разобраться. Выпустив пса из конюшни, мужчина проскользнул за дверь и сам, захлопнув створку перед самым носом свина, который увязался было следом.
Вернувшись в таверну, алхимик все же попросил подавальщиц покормить и пустобрюха тоже, особенно если им некуда будет деть остатки с завтрака или процесса готовки. После этого оставалось только дождаться Эбигейл и Бэя, в процессе всего Филин все же согласился на чашку чая, решив, что после блуждания по морозным улицам о горячем питье ему останется только мечтать.
Когда с завтраком было покончено, вся компания покинула постоялый двор и двинулась по улицам, ведомая Левифроном, который широким и быстрым шагом следовал указаниям тавернщика, гордо держа лист с инструкциями под рукой.

[Магическая аптека Тентрариуса ]

Отредактировано Левифрон (2017-03-05 00:50:16)

[ Крепостная стена и ворота ]

2 число месяца Страстного Танца 1647 года, ночь

Хотел бы Левифрон скакать в разы быстрее. Гриф бежал очень размеренным и мягким галопом, дабы уменьшить тряску и позволить коню Эбигейл поспевать за темпом. Тот был приспособлен под плуг и телегу, но никак не под седло, а уж в таких условиях ему и вовсе не было предначертано когда-либо оказаться. Копыта увязали в покрытой снегом дороге, а случайные неровности или прячущиеся под покровом камни заставляли лошадей спотыкаться. Цэдаф еще справлялся с проселочной местностью, ибо создан был для передвижения по самым диким местам Фатарии, а вот второй уже спустя час начал откровенно храпеть и задыхаться, что, впрочем, так и не прекратило экзекуцию. Герхен не позволял Грифу замедляться без особой нужды, но тот особенно и не пытался – чувствовал кровь девушки и спешку хозяина.
- Я так и знала, что твой пес меня не полюбит. Вот и не дождется он от меня теперь ничего. И кот твой считает меня не смешной… Насыщенный денек.
Голос ее был слабым, рыжая часто прерывалась, растягивая предложения. Благодаря ветру слышно ее было совсем плохо, но цель была не в том, чтобы поддерживать светскую беседу, а заставить Эбигейл оставаться в сознании. Но помогало это слабо, Герхен видел, что она клюет носом и с трудом понимает, что именно ему рассказывает. Он даже не был уверен, что она до сих пор держится за луку, таким безвольным было ее тело. Из-за этого он сам вцепился в ее плащ крепче, чтобы рука, однажды неизбежно уставшая бы удерживать суккубию в седле, не соскользнула.
- Левифрон, - пауза, причем очень долгая. Только спустя несколько мгновений она продолжила, будто и не заметив этой заминки. -  А как тебя еще называют? Левифрон звучит так серьезно, будто бы сейчас я буду тебя ругать. Тебя называют Леви? Я могу тебя так звать? Могу предложить Левифрончик, но звучит это нелепо.
- Я не против Леви. В крепости меня звали Филином, потому что многим было сложно запомнить и выговорить имя целиком, - впервые ответил Герхен, перекрикивая ветер. Говорил он нарочно громко еще для того, чтобы Эбигейл встрепенулась. – Но ты можешь звать как хочешь, только не засыпай.
Но уже через несколько минут он заметил, что рыжая совсем обмякла в его руках, а глаза ее были закрыты. Алхимик пытался ее растрясти, но хватало этого всего на несколько секунд, после чего девушка снова проваливалась в сон. Получилось что-то более существенное только один раз, и то Филин не был до конца уверен, его ли это заслуга, или той больной идеи, которая посетила измотанный разум рыжей. Она начала рассуждать о детских стишках, о нелогичности их строк и смысла, о том, что не могла русалка сидеть на дереве, а само дерево на редкость бессмысленно привязывать, оно ведь и так не сбежит. Герхен ее не прерывал, ибо впервые за довольно продолжительный срок она выдавала что-то связное и даже более-менее осмысленное, пронизанное единой идеей. Но когда она ушла в своих рассуждениях слишком далеко, склоняясь к совершенно лишним выводам, Левифрон молчать больше не смог.
- Рано тебе еще об Изнанке думать.
Дорога казалась куда более длинной, чем была в сторону деревни. Где-то в процессе Эбигейл выпила еще одну порцию зелья, а уж сколько раз Левифрон ее расталкивал, принуждая говорить – и сосчитать невозможно. Девушка его слушалась, рассказывая о том, что наполняло ее жизнь до всех этих бед с шадосами, лоддроу и иштэ, и алхимику становилось не по себе от того, что ее вообще в это все втянули, в результате чего она теперь с растерзанной ногой моталась по снежной степи, а единственной ее надеждой оказался тот самый шадос, не умеющий ориентироваться на местности. Если бы тракт занесло снегом, если бы погода хоть чуть-чуть подвела, они бы сгинули тут вдвоем вместе со всем зверьем. И если Левфирон такой конец заслужил, то для суккубии все не должно было закончиться подобным образом.
В определенный момент она опять заговорила о коте. Податливое сознание выталкивало наружу самые простые, но такие значительные вещи, раскрывая девушку перед Герхеном. А тот мог думать лишь о том, что стен все еще не видно.
«Если мы доедем, я сам тебе кота подарю. Прямо завтра».
И его слова были услышаны. Спустя каких-то полчаса темная громада города отчетливо проступила перед ними, и в тот же момент Левфирон подстегнул загнанных до мыла коней, стремясь проехать остаток пути как можно быстрее. Они не сгинули в этой белой пустыне.
- Потерпи еще немного, мы уже в Мандране. Сейчас я найду нужную улицу…
У ворот стояла стража, ибо час был поздний, в такое время следовало проверять въезжающих, но Герхен и не подумал притормозить, посему бравым блюстителям закона досталась только большая туча снежной пыли и хаотично летящие от лошадиных копыт комья. Алхимик слышал их ругань и требования остановиться, но исполнять приказы не собирался. Клейм уже взял курс на постоялый двор.
Улицы пустовали, добрались они до места быстро и без еще больших приключений. У самой таверны было куда более шумно и людно, у входа обнаружился даже конюх. Он был пьян в доску и явно не рассчитывал исполнять свои прямые обязанности, но выбирать тому не приходилось. А уж когда он увидел окровавленную штанину Эбигейл и измазанный сапог, то будто бы даже протрезвел, резко оборвав поток негодования и подхватив лошадей под узду. Нога рыжей и правда снова кровила: зелье было не в силах существенно помочь, а жгут Герхен сильно ослабил уже через час после начала пути, дабы не началось отмирание тканей. Поднялся еще больший шум, люди загомонили, кто-то побежал внутрь за помощью, но Левифрон лишь зло потребовал расступиться, когда толпа зевак в изрядном подпитии заслонила вход. Народ сразу поспешил разлететься в стороны, пропуская алхимика с девушкой на руках.
Тут же к ним подбежала разносчица, затараторила, в ужасе глядя на капли крови на полу. Следом шел хозяин постоялого двора. Лицо его было суровее некуда, на нем так и читался вопрос.
- Волки, - сразу выдал заранее заготовленное объяснение Филин, отчаянно глядя на проход на второй этаж. - Мы поехали за редкими ингредиентами к долине Китли и там наткнулись на стаю.
- Это что же, вы от самого Китли ехали с ней? – запричитала официантка, но ее вздохи жестом оборвал тавернщик.
- Зовите лекаря.
- Я лекарь! - в свою очередь резко остановил всеобщую суматоху Герхен. Он замерз до самых костей, устал, ему было тяжело даже просто держать Эбигейл, и меньше всего ему хотелось всего этого мельтешения перед глазами. – Мне срочно нужны полотенца, теплая вода, спирт или другой антисептик. И пошлите кого-нибудь в аптеку за маком, - мужчина уже отходил к лестнице.
- Но в такое время… Все уже спят… - снова забормотала разносчица.
- Так разбудите! – рявкнул Левифрон, разворачиваясь к толпе спиной и поднимаясь наверх.
Непослушными пальцами было тяжело отпирать дверь мелким ключом, да еще и попутно удерживая рыжую. Нервное напряжение мешало и того больше, накаляя обстановку до такой степени, что когда ключ и в пятый раз не влез в скважину, Герхену в порыве злости захотелось просто вышибить дверь ко всем чертям. Чудесным образом сразу после этой мысли все получилось, а алхимик попал внутрь.
Уложив Эбигейл на кровать, он первым делом снял с нее сапоги, отбросив их в дальний угол. Все равно им путь был только на помойку, такой ущерб ни один сапожник не поправит. Повязка полностью пропиталась кровью, а Эбигейл все так же плавала где-то между реальностью и забытьем. На лестнице уже слышался топот.
- Я не разрешал тебе засыпать. Раздевайся и залезай под одеяло, тебе нужно согреться.
Разумеется, он знал, что едва ли она даже пуговицы на рубашке у себя сможет расстегнуть, но это позволило бы занять ее хоть чем-то, пока посыльный бегал в аптеку за обезболивающим. Без него Герхен шить пока был не готов, ситуация была не настолько плоха. Да и едва только у него на руках окажется все нужное, суккубия сможет провалиться в сон, ибо ситуация будет под контролем.
Пока официантки бегали с первого этажа в комнату, нося полотенца, какие-то бутыли с кухни, а после – целый тазик с исходящейся паром водой, Герхен вынимал из своей сумки деревянный футляр с хирургическими инструментами, бинты и тряпки, бутылочку с остатками сока осоки, основную массу которого извели при походе на болота, хорошую связку переступня, несколько перьев хана с семенами, а к нему – ромашку.
- Заварите это, как и любой обычный чай, - проговорил алхимик, отдавая хан и ромашку одной из девушек. – А еще принесите мне нож, доску и несколько мисок. Как обстоят дела с маком?
- Они еще не вернулись, - пробормотала девушка, испуганно косясь на кровать, и тут же поспешила убежать по поручениям.
Не это он хотел услышать. Филин нервничал, но внешне совершенно спокойно принялся за сумку Эбигейл и вынул оттуда ту склянку с мазью, которой они лечили Альвэри. Там тоже средства оставалось на самом дне, но и то хлеб. Все было готово.
«Быстрее же, ну!»

Эбигейл честно старалась выполнить порученное ей задание. Выглядело это забавно и печально одновременно, но Левифрон так и не двинулся с места, чтобы ей помочь. Его теория работала безупречно: занятая девушка перестала проваливаться в сон, и только ее рассуждения говорили о том, что от здорового состояния она ой как далека. Уже когда рыжая затихла и улеглась, не в силах продолжать бороться с одеждой, алхимик подошел и потрогал ее лоб. Тот горел.
- Есть вода? – слабым голосом спросила суккубия. Отпустить бы ее, а не мучить, но Герхен боялся каких-то возможных осложнений вроде тех, которые нежданно случились с Альвэри. Ему было бы спокойней, знай он, что девушка действительно будет спать, а не гореть в бреду, от которого вреда будет в разы больше, чем пользы. Как она расскажет ему, что что-то пошло не так, если будет без сознания?
- Принесите ей воды, - отдал очередной приказ алхимик, склоняясь над суккубией. – Держись, я помогу с одеялом.
Стоило, конечно, сначала убрать одеяло, а потом укладывать Эбигейл, а не дергать ее после, но кто же уследит за всем сразу в такой нервной обстановке. Герхен старался вытянуть его максимально осторожно, но суккубия висела на нем безвольным мешком, затрудняя процесс и знатно вытягивая силы, а посему получилось так, как получилось. В итоге девушка все равно была накрыта.
Тем временем ему уже принесли желаемую посуду с кухни. Первым делом Герхен взялся за нож и бесцеремонно отрезал и без того разорванную штанину чуть выше колена. Откинув тряпку к сапогам, он вернулся к столу, скинул свитер, закатал рукава как можно выше, чтобы не мешались, и помыл руки по самый локоть с мылом в бадье, игравшей роль здешнего умывальника. Кого бы тавернщик ни послал за маком, дело грозило затянуться, а бесконечно они ждать не могли. Подтянув стул и таз с теплой чистой водой к кровати, Герхен уселся у искалеченной ноги, смочил тряпку и принялся очищать рану от крови и грязи. Кровь уже сочилась едва-едва, больше для приличия, чтобы напугать общественность, чем с реальной угрозой для здоровья Эбигейл. Но и того хватило, чтобы вкупе со стекающей с тряпки водой залить постельное белье, окрасив его багровыми разводами.
Кто-то принес воды и помог Эбигейл попить. Кто-то другой перешептывался на коридоре, лишь время от времени заглядывая в комнату, пока алхимик промывал ногу, осматривал рану и ощупывал ее края, обдумывая, как же лучше наложить швы, чтобы шрам был не слишком заметен. Едва ли это можно было назвать приятным процессом для суккубии, но при каждом ее резком движении Филин просил потерпеть еще немного. А после оглядывался на дверь, где официантка снова и снова качала головой, в свою очередь оглядываясь на кого-то еще.
На время он оставил Эбигейл. Дав посыльным последнюю возможность вернуться с заказанным лекарством, Левифрон принялся готовить мазь и раствор для промывания раны. Еще раз прокрутив в голове, что и как лучше сделать, он снова потянулся к сумке, откуда вынул жимолость и маленький флакончик с белым уксусом. Жимолость с переступнем Герхен растолок в кашицу, которую отправил в баночку с заживляющей мазью, туда же добавил несколько ложек сока осоки, чтобы сделать лекарство более жидким. Все это было хорошенько перемешано и отставлено в сторону. Для обеззараживания раны Филин использовал раствор осоки в пропорциях один к трем, куда капнул каплю уксуса. Всего ничего, но запах по комнате пошел убойный. В этой смеси алхимик смочил чистую ветошь и, предварительно в сотый уже раз попросив рыжую потерпеть, быстро приложил к ране. Сам он не настолько часто калечился, чтобы испытывать собственные лекарства на себе, но практика показывала, что пациенты крайне редко испытывали приятные ощущения от чего-либо, связанного с целительством. Особенно, если это применялось к открытой ране.
Гонец ворвался в комнату в тот момент, когда Левифрон, заранее простерилизовав инструменты спиртом, выкладывал их на полотенце у себя на коленях. В руках у молодого паренька была склянка со светло-коричневой аптекарской биркой, на которой красовалась чья-то размашистая подпись. Сам посыльный тяжело дышал.
- Он сказал… Что это для инъекций… Что надо…
Герхен уверил его, что знает, что такое инъекция, и отослал мальчишку отдыхать. Левифрон сомневался, согласится ли какой-либо аптекарь посреди ночи выдать на руки сильное обезболивающее, но, видимо, панику они с Эбигейл посреди ночи навели такую, что вопрос целесообразности такой помощи не поднимался. Сам же Герхен не задумывался, что такое радикальное решение вопроса могло быть лишним. Рыжая – не Аль, которую совесть не запрещала резать по живому.
Вытянув руку девушки из-под одеяла, он быстро нашел вену, смазал кожу спиртом и вколол обезболивающее. Кровоток должен был разнести его в считанные секунды, но алхимик все равно решил выждать минуту-другую, чтобы наверняка. И только убрав шприц и констатировав, что Эбигейл окончательно поплыла, но уже под действием мака, он взялся за иглу.
Зашивал суккубию он долго, но предельно аккуратно. Спустя какое-то время это его даже увлекло, как и всякая напряженная и ответственная работа, которая должна была быть выполнена или хорошо, и никак. Всех зрителей он предварительно попросил выйти, а потому их участие ограничивалось коридором, откуда доносились голоса. Только один раз Герхена потревожили – одна из девушек принесла заварник и чашку. Хан должен был отправить рыжую в очень долгий целебный сон, когда операция закончится.
Когда качество швов удовлетворило алхимика, он наложил на зашитую рану приготовленную мазь, сверху накрыл сухим компрессом, а саму лодыжку в несколько туров обмотал бинтом.
- Вот и все, - больше самому себе сказал Герхен, накрывая ногу Эбигейл одеялом. Завернув инструменты, которые теперь следовало прокипятить, в полотенце, он с тяжелым стоном поднялся со стула. Затекшая спина, нывшая из-за неудобного положения, в котором приходилось шить, отказывалась разгибаться.

3 число месяца Страстного Танца 1647 года, раннее утро – ранний вечер

Хан вкупе с маковой вытяжкой подействовали самым наилучшим образом – девушка заснула крепким сном и даже не металась в бреду, чего Левифрон боялся. От постели ее он, впрочем, первые несколько часов все равно не отходил, то трогая ее щеки, дабы понять, не надумал ли хоть немного спасть жар, то проверяя пульс, опасаясь упустить момент, когда внешне стабильная ситуация внезапно полетит в Изнанку. Но время шло, Эбигейл дышала размеренно и спокойно, и пусть даже температура не понизилась настолько, чтобы Герхен совсем успокоился, ничего страшного так и не происходило. Как только отпустило нервное напряжение, пришла нечеловеческая усталость – голова стала тяжелая, будто в нее налили свинца, а кости ломило не только в спине, но во всем теле. Дремота, как ни удивительно, при таком раскладе так свои права и не предъявила. Сколь бы ни было умиротворяющим подобное затишье, намекающее на бурю, Филин был предельно собран и готов предпринимать новые действия для помощи суккубии. Только вот за первым часом пошел второй, затем – третий, а дополнительная помощь так и не потребовалось. Глаза алхимика жгло от усталости и напряженного всматривания в малейшие движения рыжей, и когда к рассвету ничего так и не поменялось, он решил позволить себе сделать небольшой перерыв.
Покинув комнату, которую решено было оставить незапертой, Левфирон спустился вниз. Паники они своим ночным появлением навели столько, что хозяин и две официантки так и не разошлись по комнатам да домам. Девушки сидели за столиком в углу и тихонько переговаривались о своем, а тавернщик гремел чем-то на кухне. Но стоило только Герхену подойти к стойке и обратить на себя внимание, как все трое тут же слетелись к нему. Алхимик поспешил их уверить, что все в порядке, а ему просто хотелось бы умыться. Ему было обещано, что остывающая на ночь банька будет немедленно растоплена снова, а одна из девушек вызвалась посидеть с Эбигейл.
Поначалу Левфирон не собирался надолго задерживаться в купальне, но все-таки соблазнился парной. Уже там он понял, что и сам здорово промерз во время ночной скачки до Мандрана, и что холод никуда не исчез – он спрятался в костях и бил тело мелкой-мелкой дрожью, не позволяя согреться при комнатной температуре. Страх за Эбигейл и предельная сосредоточенность вытеснили собственные потребности, но жар камней быстро расставил все на свои места. Спохватился Филин только через добрых двадцать минут, из-за чего дальнейшее омовение проходило в спешке. Наверху же обнаружилось, что суккубия по-прежнему спит и явно не собирается проявлять признаков ухудшения состояния. В результате Герхен попросил девушку принести кадку холодной чистой воды, и до утра он делал девушке компрессы на лоб, что позволило изрядно сбить жар. Сон сделал все остальное.
Когда совсем рассвело, Герхен занялся тем единственным, чем мог в сложившейся ситуации – убрался в комнате, собрал разбросанные ингредиенты, вернул ненужную более посуду и тазы на кухню. Тряпки и полотенца мужчина велел прокипятить и постирать, хирургическим инструментарием же занялся сам, покинув комнату на долгое время во второй раз. Утром народу было немного, поэтому повара подвинулись и разрешили Филину простерилизовать инструменты в крутом кипятке. Уже вернувшись обратно в комнату, он дополнительно протер их спиртом, после чего сложил обратно в футляр. Это занятие умиротворяло, как и наведение порядка в целом. Удивительным образом Герхен спокойно относился к разбросанным повсюду бумагам с идеями, абсолютно любая из которых могла понадобиться в любой случайный момент времени, но у прочих предметов в помещении всегда должно было быть свое место. Если этого порядка не было, в голове наступал такой же хаос, а мысли отказывать течь плавным потоком, обращаясь в клубок запутанных ниток. И где там нужный конец – поди нащупай.
В лабораторию в тот день Левифрон так и не пошел, побоялся оставить Эбигейл одну. Рассудив, что разум – это главное, что ему требуется, он с успехом развернул рабочее место в комнате, оккупировав стол. У него уже имелись ингредиенты, скорая ревизия сумки Эбигейл подтвердила, что она успела собрать немного листьев Сор-Ноина, да и найи все еще подлежала разделке, так что оставалось только вывести оптимальную формулу. Неплохо было бы, конечно, сразу провести эксперименты, попробовать все соединить, но без этого пришлось обойтись. Оставить суккубию на чужих людей он не мог.
Только к вечеру алхимика начали посещать тревожные мысли, что девушка спала как-то уж слишком долго. Все чаще он оборачивался на нее, снова начал подходить мерить пульс и проверять температуру тела. Все было в норме. Взвесив все за и против, мужчина решил дождаться полных суток, после чего непременно стал бы будить хотя бы для того, чтобы девушка что-нибудь съела и попила воды. Не хватало им для полного счастья еще и обезвоживания в этот букет.
Беспокоясь о рыжей, Герхен в очередной раз забыл, что он тоже пока что оставался существом из плоти и крови, и недавняя смерть не изменила базовой физиологии. Напомнила об этом одна из девушек-официанток, когда сама принесла в комнату вареной картошки с ребрышками и воды. Но даже тогда Филин попытался отмахнуться и отказаться, да вот официантка оказалась той еще упрямицей – сказала, что голодные врачи никого не спасут. Пришлось смириться.
Когда суккубия наконец проснулась, Герхен послушно ковырял картошку, попутно вычитывая заметки, сделанные ночью, и внося в них корректировки и дополнения.
- А чем это у тебя таким вкусненьким пахнет? – когда ее голос разорвал царящую в комнате тишину, Левифрон резко выпрямился и бросил перо. Оставив в покое и еду, он быстро поднялся и подошел к кровати, присел возле нее на корточки, коснулся лба рыжей. Прежний жар так и не вернулся, организм теплился лишь чуть больше обычного, да и то можно было списать на жаркое одеяло.
- Тем, что тебе пока нельзя, - мягко ответил алхимик на ее вопрос, заданный таким слабым голосом, что в нем и узнавалась прежняя Эбигейл. Приподняв одеяло, он окинул взглядом повязку, но та оставалась чистой – нога не начала кровить снова, лекарство действовало. Его следовало заменить уже очень скоро, но это пока могло подождать. – Но если ты очень голодная, я могу отдать тебе картошку. Думаю, с ней ты справишься.
Дотянувшись до стола, он подхватил тарелку и переставил ее на тумбочку возле суккубии. На некоторое время повисла тишина, но Герхен все же собрался с духом, чтобы сказать то, что должен был сказать.
- Клейм не виноват, что покусал тебя. Он был создан, чтобы защищать хозяина от любой опасности, увы, даже тогда, когда самому хозяину не хватает проницательности, чтобы разглядеть иллюзию. Я там тебе наговорил такого, а потом еще и с кулаками бросился, как мальчишка, - алхимик даже не заметил за всей этой суматохой, что на лице Эбигейл не осталось и следа от их ледового побоища. Только у самого Филина по-прежнему болела рука, которую тот до сих пор не удосужился осмотреть, и дергало разбитую губу. – Мне очень стыдно за свое поведение. Такое больше не повторится, я обещаю. И я сделаю все возможное, чтобы исправить это все. Шрам, конечно, останется…
И тут у него закончились слова. Едва ли девушка вообще рассчитывала стать жертвой волкодава и получить шрам на лодыжке, и тут уж разницы особо нет, большой он или маленький. Да и в целом извинения звучали глупо. Найи могла навести морок и показать то, что вызвало бы конкретные эмоции, но сами эмоции она в душу не вкладывала, они уже в той душе были. И вот за это было действительно стыдно, пусть даже лицо Гейла и запечатлелось в памяти в такой момент, что едва ли можно было упрекнуть алхимика в чрезмерной придирчивости. Никто бы не обрадовался, услышь что-то такое о себе. И особенно, если где-то на фоне имели место быть пусть и несерьезные, но чувства.

– Я не виню его. Хреновым бы он был защитником, если бы просто остался стоять в стороне. И нога - не горло, так что фраза: "жить буду" сюда очень подойдет, - Эбигейл сжала ладонь Левифрона, будто утешая, и алхимик было поверил на секунду, что все и правда обошлось, как она продолжила. - Но с твоим зверинцем я, пожалуй, прекращу пытаться подружиться. А Клейма какое-то время буду за милю обходить.
Вот он, тот самый страх, отсутствие которого девушка так старательно демонстрировала ранее, прикрываясь красивыми сравнениями вроде «мне интересно, что написано в этой книге дальше». Принцип прекрасно работал и во время похода с осадой на Мернот, и в случае ее настойчивых попыток расположить к себе Левифрона, который лишь совсем недавно начал становиться самим собой благодаря спокойной обстановке и полной безопасности. Но на Клейме ладный мотив сломался, потому что собачьи клыки оказались куда более наглядной опасностью, чем всякие мистические мернотовцы и шадосы. Впредь это следовало учитывать. Герхен знал, что даже в обычной ситуации подобный неприятный инцидент с участием пса может вызвать у человека стойкую фобию, которую уже едва ли можно искоренить. Не говоря уж о том, что неприятные ассоциации при виде волкодава наверняка еще долго не отпустят суккубию.
– Я не совсем понимаю, что там произошло. Собирала себе листья, а потом увидела... Я перевоплотилась, чтобы защититься, а тут ты... И я помню какую-то песнь.
- В кроне пряталась птица найи, это она пела, чтобы мы ее не тронули. Ее голос вызывает галлюцинации, - алхимик запросто мог пуститься в пространные рассуждения о зоологии, но вовремя остановился, догадавшись, что едва ли подобное будет уместным. - Я потом тебе ее покажу, если захочешь.
Хотя вряд ли бы он показал, даже останься к тому времени найи в своем первозданном виде, а не пойди на реагенты по частям. Пожалуй, лучше всего было обсудить эту тему один раз – и закрыть ее, больше к ней никогда не возвращаясь. А птицу следовало просто пустить на бульон, когда Филин с ней закончит. Она вытянула на всеобщее обозрение что-то, чему хорошо бы и дальше оставаться в тени.
– Если я тебе чем-то насолила, будучи Гейлом, то мне очень жаль. Но ты ведь понимаешь, что он это тоже я? И будучи им, я не становлюсь кем-то другим, не отключаюсь.
Левифрон действительно понимал, но делал это так же, как и любой другой фатариец верил, что мир на деле круглый. Об этом говорили умные книжки, об этом говорили сами таррэ, в это верили все кругом – но действительно принять тот факт, что женщина и мужчина могли являть собой одну и ту же сущность, не выходило. Возможно, все дело было именно в том, что Левифрон являлся врачом, а потому имел некоторое представление о том, как половая принадлежность влияет на многие процессы в организме и даже личность его обладателя. Или, может, его личное восприятие мира такого не допускало. Так или иначе, но определенный барьер был, и для того, чтобы его не стало, Герхену самому нужно было родиться инкубом. В какой-то степени оно было и к лучшему – девушка точно была бы не рада, ополчись на нее алхимик до следующей гробовой доски за то, что тогда она предложила его сжечь. Ей бы тогда не помогли ни убеждения, ни призывы смотреть на вещи проще и оптимистичней, ни весь прочий ее подход по принципу «мягкой силы», которой она пыталась штурмовать его искалеченную душу. Тогда у нее появились бы реальные причины бояться совсем не зубов Клейма.
Но обсуждать это Филин не хотел, а потому упрямо промолчал в ответ на поставленный вопрос. Она ведь сама призывала его жить сегодняшним днем и не допускать лишний раз мыслей о всем том кошмаре, что остался позади. Левифрон обнаружил, что жить действительно гораздо легче, если не оборачиваться. Пока ты не видишь чудовище за своей спиной, можно воображать, что его не существует.
Но суккубия хотела расставить абсолютно все точки. И голос ее обрел неожиданную силу и даже некоторую жесткость в тон сказанным словам. Или Левифрону это только показалось?
- Я это к чему? Пока я с тобой, то буду придерживаться своей основной ипостаси, но было бы не плохо не получать от тебя в случае чего. Я, конечно, понимаю, что для Клейма осталась еще одна нога, руки и другие части тела, но вон там под бинтом жутко чешется и я больше не хочу, чтобы в меня тыкали иголками.
В этот раз тишина была другая. Герхену не понравился тот смысл, который первым обозначился в речи рыжей, пусть даже говорила она и здравые вещи. Создавалось впечатление, что она упрекала его в том, что он нарочно науськал Клейма, нарочно решил сам накинуться на нее и, наверное, сам себя предложил сжечь где-то между делом, просто вынудив бедную суккубию последовать приказу. Будто он нарочно подвел все к тому, чтобы поковыряться в ней скальпелем, ибо желание это было столь велико, что он даже не побоялся риска замерзнуть насмерть, гоня коней сквозь зимнюю ночь несколько часов подряд. Это еще больше утвердило Филина во мнении, что такие темы обсуждению не подлежат. Не только у него здесь был барьер понимания.
- Я ведь уже сказал, что подобного больше не повторится. Раз я сказал, то так и будет, - мягкость из его голоса исчезла.
«И опять я злюсь из-за ерунды», - сам себе поставил диагноз Герхен, но делать что-то с этим не стал.  Он не ждал, конечно, что его кинутся благодарить за красиво и качественно наложенные швы и умение готовить лекарства на скорую руку, но и пустых обвинений слышать не планировал.
– Где там твоя картошка? Ты сам-то ел? Или спал? Тебе надо отдохнуть, иначе вскоре ты просто свалишься. Ты ведь можешь занять мою комнату или переместить меня туда, - ей бы стоило выразить тревогу за его благополучие перед тем, как она поставила его перед фактом наличия между ними определенных правил поведения, и тогда Левифрона проняло бы. Но теперь подобная суета лишь всколыхнула раздражение. Алхимик разве что не отстранился, когда суккубия протянула руку к его лицу, хотя касалась она не нового приобретения, а старого шрама с болот. - Может, тебе тоже выпить зелье или мазью воспользоваться? Хотя бы губа заживет.
- От этого не умирают, - Герхен в большей степени отмахнулся, чем ответил. Его действительно не волновало, как выглядит его лицо. На нем, как и на теле, было уже достаточно много шрамов, чтобы перестать переживать о том, как вся эта красота выглядит в зеркале. – Скажи мне, как ты предлагаешь мне уйти спать или есть, когда ты тут лежишь с только что зашитой ногой и жаром? Кто бы тебе помог, если бы тебе резко стало хуже? Весь этот сброд, который знает только про подорожник? Я должен был быть рядом. И я боялся, что что-то может пойти не так, как это случилось с Альвэри или моей ученицей еще в Мерноте. Веришь или нет, но стрела в живот тоже не вызывает амнезию, но после того, как все пошло наперекосяк, когда я этого не ждал, да еще и во второй раз, я невольно начинаю думать, что где два, там и третий будет. Можешь обвинять меня в чем угодно, но я за тебя волновался и действительно делал все, чтобы с тобой все было хорошо. И буду делать. Два дня – не срок, чтобы свалиться.
Каким-то непостижимым образом набухающая злость обратилась в чистейшее упрямство. В конце концов, какой врач вообще слушает пациентов? Они всегда неблагодарны и недовольны, нельзя принимать это слишком близко к сердцу, иначе можно очень быстро переквалифицироваться в могильщика.
Поэтому и тарелку он Эбигейл протягивал совсем иначе.
- И чтоб вся картошка была съедена.

На картошку никто так и не накинулся с усиленным рвением, хотя Левифрон в своем указании был предельно ясен. Напротив, девушка вернула тарелку на место и тут же заглянула ему в глаза, накрыв его запястье своими ладонями. Герхен собирался было отойти от кровати и вернуться за стол, но подобное поведение его изрядно удивило. Решил остаться и послушать, что же еще суккубия так сильно хотела ему сказать.
- Леви, - тон ее снова вернулся в прежнее русло, потеряв былую пылкость. Только сокращение имени резануло слух, едва ли не заставив поморщиться, но алхимик очень быстро напомнил себе, что сам разрешил девушке вытворять с длинным и сложным словом все что вздумается. Поздно уже было сокрушаться о словах, которые вырвались под гнетом страха за рыжую. - Пожалуйста, прости меня. Язык – мой враг. Видимо, я опять ляпнула что-то не то. И я уже начинаю думать, что Валет прав, и с чувством юмора у меня беда, раз уж ты не понимаешь, когда я шучу.
Если Эбигейл где-то пошутила, то Левифрон действительно того не понял и этот момент не уловил. Для него ее слова звучали вполне серьезно, не менее серьезно отдаваясь внутри раздражением. Да даже если что-то из ее слов и было шуткой, то тему для нее девушка выбрала неудачную – Герхен и без чужих подсказок умел нести ответственность за собственные действия, и когда кто-то для верности тыкал его в это носом, чтобы точно не забыл, мог в лучшем случае только огрызнуться, но никак не покорно стерпеть. Уж в самобичевании ему равных точно не было, чтобы допускать еще каких-то суфлеров со стороны с их советами. Он и так знал, что виноват, и был бы в этом уверен даже в том случае, если бы суккубия начала его переубеждать. Но того не случилось, напротив, в речи девушки слышался неприкрытый упрек. Это ли было шуткой?
– Пойми, я рада, что ты здесь. Я смутно помню, что вчера тебе рассказывала, когда мы возвращались, но помню, что не боялась. Я была уверена, что ты мне поможешь и была спокойна. Поверь, мне вообще не хочется, чтобы ты хоть куда-нибудь уходил. Но я вижу твою усталость и тоже волнуюсь.
Да, видимо, именно туда юмор и закрался, потому что теперь рыжая спешила объясниться. И она очень старалась его убедить, что ценит все то, что он для нее делал и делает до сих пор. Разумеется, подобное грело душу куда больше, но куда усталость уже брала свое, напрочь отбивая желание во всем этом углубленно разбираться. Хотя те эмоции, с которыми Эбигейл вела свой рассказ, все равно сглаживали острые углы появившейся из ниоткуда злости и склоняли чаши весов обратно в сторону спокойствия.
«Это все из-за того, что я издергался».
- Я ни в чем не упрекаю ни тебя, ни Клейма. Уж кто и виноват так эта та курица неощипанная и мои плохие мысли. Мне ведь не могли привидеться радужные единороги, обязательно надо было устроить кошмар наяву. Всего этого могло бы и не быть. Ты попался под горячую руку. Даже в прямом смысле. Это большое недоразумение, оба были под чарами. Разве я вправе тебя обвинять хоть в чем-либо, когда сама чуть не спалила тебя? – и в ее искренность в этот момент Левифрон уже безоговорочно поверил: девушка запнулась, а после и вовсе закрыла лицо руками. - О боги, я даже боюсь представить, что было бы, если бы ты не смог от туда выбраться.
Он бы умер окончательно и бесповоротно, что бы еще могло случиться. Но о собственной бесславной кончине Герхен не думал совершенно, имелась у него такая нехорошая привычка напрочь забывать о себе, когда жизнь кого-то другого находилась под угрозой. А за рыжую он нес какую-то двойную ответственность, раз уж она пожелала увязаться за ним хвостиком во всей этой истории с Альвэри, а он не смог ее прогнать. А сейчас бы уже, наверное, и подавно не сумел бы даже заикнуться о таком. Даже ныне наверняка покойный старец говорил, что суккубия – благо, а не очередная беда.
Филин провел ладонью по лицу и тяжело вздохнул. Ну что с этим всем можно было поделать? Он потянулся к запястью рыжей и аккуратно отвел одну руку от девичьего лица. А после взял ее ладонь в свою – и сам удивился своему порыву.
-  Ты права, это все было просто нелепым стечением обстоятельств. Я выбрался, а твоя нога скоро заживет. Все хорошо.
Все и правда ведь было хорошо. Не случилось ничего из того, что он себе на ночь навоображал, Эбигейл пришла в себя и не собиралась хлопать дверью сразу, как силы хоть немного вернутся к ней. И у них даже были листья Сорн-Ноина и тушка найи. Ему бы радоваться, что все обошлось такой малой кровью.
- Мне нужно сменить тебе повязку, пока ты не спишь. Расскажи мне пока, как ты себя чувствуешь и не нужно ли тебе чего, - выпустив ее руку, Филин поднялся, взял со стола свежую марлю и баночку с зельем, откинул с ноги девушки одеяло. Делая все осторожно и неспешно, он принялся разматывать бинт, попутно отслеживая реакцию суккубии на каждое свое движение в сторону раны.

- Ну вот пока я ей не шевелю, то все очень даже терпимо.
«Значит буду стараться ее не двигать лишний раз», - подумал Левифрон, осторожно снимая повязку и бросая ее на пол. Рана выглядела настолько хорошо, насколько хорошо мог выглядеть свежий укус охотничьей собаки. Гноя видно не было, кровь тоже остановилась полностью и не вытекала из-под шва, но края его были опухшими и красными. Перед тем, как начать перебинтовывать, Герхен решил дополнительно обработать рану. Смочив чистую ветошь в спирте, он очень аккуратно прошелся по воспаленной коже, избегая попадания на сам шов и место укуса. Только после этого он наложил мазь, накрыл рану марлей и снова забинтовал.
- По поводу того, что нужно, хорошо бы было поменять простынь, помыться и переодеться. Ну или хотя бы обтереться мокрым полотенцем. Мне вставать-то можно?
- Можно, если ты чувствуешь, что сможешь. Ногу нагружать не следует, разумеется, но в целом для тебя никакой угрозы нет. У той же Альвэри была насквозь пробита брюшина, в ее случае открывшееся из-за нагрузки кровотечение могло привести к сепсису. А для борьбы с заражением крови у меня на тот момент ничего не было.
Постельное белье и правда требовалось сменить, подобная антисанитария так близко к ране – не дело. Да и саму Эбигейл следовало уже избавить от поношенной и рваной одежды, на которой была целая коллекция всевозможной грязи.
- Сделаем так: ты съешь картошку, а я схожу вниз, попрошу здесь прибраться и помочь тебе с купанием.
Оставив девушку ужинать, алхимик вышел в коридор и спустился в обеденный зал. Он был полон, новые люди все приходили, а шумный смех слышался и за дверьми. Официантки были заняты под завязку, да и хозяин постоялого двора обслуживал клиентов у стойки, не отвлекаясь от их нужд. Не учел Левфирон, что время было уже достаточно позднее, чтобы все местные начали стекаться в злачные места, дабы отдохнуть после трудового дня, следовательно, на помощь ему свободных рук могло не оказаться. К тому, собственно, во время разговора с тавернщиком все и клонилось, пока одна из девушек сама не вызвалась подсобить, попросив засчитать это как перерыв. Герхен дождался, пока она возьмет чистое белье, и уже вместе они поднялись наверх.
- Вставай, пока мы с тобой дойдем до ванной, с твоей постелью как раз закончат, - и Левифрон помог Эбигейл подняться на ноги, крепко удерживая ее. Следом он поднял и ее сумку. – Ступай осторожно, станет больно – говори, снесу тебя так.
Очень-очень медленно, но они пошли. Герхен старался перенести весь вес суккубии на себя, чтобы та не особенно напрягала ногу, но и его возможности были не столь велики, чтобы на узкой лестнице совсем уж уберечь Эбигейл от любых негативных впечатлений. Внизу пришлось проталкиваться сквозь толпу посетителей, потом – преодолевать еще одну лестницу. Уже там их нагнала официантка, которая и помогла довести суккубию до скамейки около парных.
- Я буду наверху, зовите, когда закончите. Старайтесь не мочить повязку и не увлекаться сильно горячей водой – у нее только недавно спал жар. И в парилку ей нельзя.
Получив заверение, что все будет в порядке, а они разберутся, Филин покинул купальню. Протолкавшись обратно к лестнице наверх и словив чей-то локоть под ребро по дороге, алхимик вернулся в комнату. Только закрыв дверь за собой, он облегченно вздохнул. Бок ныл, но эта тягучая боль не смогла пробиться сквозь ворох других проблем, которые плавно возвращались на передний план. Суета больше не препятствовала им. Больше не нужно было держать бодрый и уверенный вид перед рыжей.
Отойдя от порога, Левифрон открыл окно – в комнате царил тяжелый запах болезни и медицинского спирта. Его тут же обдало вечерним морозом, но и этого алхимик практически не почувствовал.
Только сейчас, когда Эбигейл очнулась и занималась самым будничным делом из всех возможных, а он остался один в темной комнате с медицинскими инструментами и реагентами, расставленными на столе в порядке важности, и использованными бинтами и тряпками, испачканными кровью, до него окончательно дошло, какими колоссальными были последствия простой песни птицы. И что начал это он.
«Ильтар, я хотел сжечь ей лицо», - подумал Филин, прикладываясь лбом к обледеневшему стеклу.
Сжечь лицо. Расплавить, чтобы кожа покраснела, затем – покрылась пузырями, а после слезла. Разве могла нормального человека вообще посетить такая мысль? И она не просто посетила его и ушла, он поддался ей и сделал то, что так навязчиво стучало в голове. И не будь тот огонь иллюзорным, суккубию ждала бы весьма прискорбная участь. А ведь этот поступок казался таким правильным, таким логичным. Какова была мотивация? Научить через страдания? Или заставить страдать только потому, что самому Левифрону до сих пор было больно, и ему никак не удавалось эту боль чем-то заглушить, только закрыть на нее глаза? Или у всего этого вообще не было причины, ему просто нужно было излить злость и раздражение, и рыжая просто попалась под руку? Дикие желания. Вот это было по-настоящему страшно, а не укусы Клейма. Поведение пса можно было объяснить, временное помутнение сознания – нет. Да и временное ли оно вообще?
«Нужно избегать таких мест и таких ситуаций. Нужно держать себя в руках. У меня же получалось! Я же смог не накинуться на Бэя, когда тот вернулся с амнезией. Что в этот раз было по-другому?»
В этот раз была найи. Легкий толчок, катализатор в виде лица мужской ипостаси Эбигейл – и хрупкая башенка самоконтроля летит ко всем чертям, раскидывая кирпичи по всей округе. Его поражало, как быстро и неуловимо это происходило, как менялось все в его голове, а то, что прежде было однозначно неправильным, вдруг обретало смысл и оправдание. Глубинный ужас вызывала мысль, что разум с такой легкостью оборачивался против своего владельца. И Герхен не был уверен, что виной тому было нутро шадоса. Что-то еще изменилось. Не голод вел Филина, когда он убивал старика.
«Нужно успокоиться. Нужно успокоиться и думать… о другом», - эти убеждения звучали как мантра, но помогали слабо – один лишь взгляд в сторону листов с рабочими формулами вызвал отторжение. Единственное, что наконец почувствовал Герхен – запредельный холод. Он отпрянул от стекла, от соприкосновения с которым лоб, казалось, и сам покрылся льдом, закрыл окно. Голова стала вконец тяжелой, холод нагнал сонливость, которую подхватила усталость. Усевшись на стул, алхимик уперся локтями в колени и потер глаза основанием ладоней. Где-то глубоко зарождалась мигрень.
«Наверное, она права. Мне нужно отдохнуть. Отдохну – и все пройдет».

Он сам не почувствовал, сколько просидел в таком положении. Дурные и тяжелые мысли погружали алхимика в неприятные размышления все глубже, подбрасывая все больше поводов для тревог. Закрыв глаза ладонями, он больше не хотел их открывать – полная темнота оказалась куда приятнее льющегося из окна лунного света. Так острая игла головной боли терзала мозг куда слабее, что помогло отсрочить наступление полнейшей агонии, которая могла продлиться несколько дней. Ему бы удержать голову холодной еще чуть-чуть, пока истощение отбирает последние крупицы силы, после чего можно было бы провалиться в беспамятство и больше не думать о том, чего он пока просто не мог понять и постичь. Надо было довести себя до ручки, добиться того, чтобы тело рухнуло само. Герхен боялся, что бессонница не позволит ему уйти, что она вкупе с мигренью будет терзать его мрачными образами, доводя до исступления и паранойи. Это было бы хуже пытки.
В дверь постучали.
Левифрон резко выпрямился, отводя руки от лица и растерянным взглядом смотря на дверь. По ощущениям выходило, что он задремал, но алхимик искренне сомневался, что это правильное слово для того состояния, в которое он погрузился. Всякая связь с реальностью была потеряна, и он даже забыл, что оставил Эбигейл внизу с официанткой. Вспомнил не сразу.
Когда он подошел к двери, на лице его уже не было и следа тех тревог, которые навязчиво опутывали его разум.
- Мы закончили. Не могли бы вы ей помочь?
Они вместе спустились в общий зал, и там девушка покинула его – тавернщик окликнул ее и потребовал возвращаться к работе, ибо остальные не успевали разносить брагу по столам и забирать стремительно пустеющую посуду. В подвал Герхен проследовал уже один, крайне осторожно спускаясь по лестнице, дабы не споткнуться о плывущие в полумраке под гнетом усталости ступени. Но слабость отступила, когда он увидел рыжую. В платье.
- Только без паники, - поспешила успокоить замершего у порога алхимика Эбигейл. - На данный момент это самое удобное, что я смогла надеть.
В прошлый раз подобная картина впечатлила Филина исключительно из-за того, что он с удивлением обнаружил в этой рыжей пацанке девушку. Теперь же, когда эта пацанка оказалась не просто девушкой, но девушкой с конкретными настроениями и желаниями в его адрес, Филину стало просто и банально неловко. И он с ужасом осознал, что смотрит на вырез.
- Кхм… - кашлянул алхимик, даже чересчур активно бросаясь к сумке и принимаясь за обязанности носильщика. И когда он волок суккубию наверх, старался смотреть куда угодно, но только не на девушку.
«И она еще хочет, чтобы я поверил, что в этом нет никакого подвоха?»
И вроде бы понимал, что едва ли у Эбигейл оставались хоть какие-то силы на свою коварную волшбу, но от навязчивых подозрений отделаться уже не мог. Этот день был и так слишком тяжелым, чтобы допустить еще какие-то приключения, о которых позже можно было пожалеть. Но они шли, а ничего дурного так и не приключилось. Разве что трактирщик предал письмо от Альвэри, которое только-только доставили на имя Левфирона. Забрав конверт, Герхен и рыжая вернулись в комнату. Все так же предельно осторожно алхимик усадил девушку на кровать – и тут же отошел. Взгляд его снова устремился куда-то к потолку.
– Мне перед тобой как-то не удобно, заняла комнату, а как же ты?
«Или это ее месть за то, что я не в восторге от ее мужской ипостаси? Хотел женскую – получи женскую»
Все мысли, мучившие его до этого, ушли в тень и затаились, дожидаясь новой возможности взять верх над алхимиком. Их заместило отчаянное желание понять, где же была зарыта собака в поведении рыжей. Разум отказывался принимать, что она просто надела платье и просто интересуется, где же сегодня будет ночевать он.
- Я могу и посидеть. Я вообще люблю сидеть, да. На письмо вот надо ответить, - послание Альвэри стало спасительной ниточкой, и Филин устремился к столу, на ходу разрывая печать и разворачивая письмо. Взгляд метался по строчкам, поначалу пропуская слова и целые предложения, ибо цель заключалась просто в том, чтобы отвлечься от пейзажа на кровати и создать вид бурной деятельности. Но смысл случайных фраз все равно доходил, и уже через несколько секунд Герхен жадно вчитывался в строки. И по мере того, как вся полнота описываемых событий была осознана, рука сама потянулась к лицу.
- Этот кусок идиота заболел, - еле слышно проговорил Филин, и в словах его ясно прослеживалось вспыхнувшее раздражение. – А она решила лечить его сама. Один калечный выхаживает другого калечного. И какова снисходительность! Ее Величество соизволили мне сообщить, чтобы я мог его навестить. Навестить!
Мигрени наконец удалось развернуться со всей своей силой, раскаленной иглой она впилась в висок и больше не отступила. Герхен оборвал себя на середине речи, прикрыл глаза и помассировал пылающую точку. Призвал себя успокоиться – в который уже раз за вечер.
- Что же она сама свою амнезию не вылечит, раз умная такая, - процедил Филин, отрывая пустой кусок бумаги от своих записей и коротко набрасывая ответное послание. Его он вложил в письмо Альвэри и запечатал обратно.
- Ложись спать, Эбигейл. Я схожу в лабораторию, возьму лекарства для Бэя. Я надеюсь, что он еще жив там, с такой-то помощью. Лазарет какой-то, право слово… - с этими словами он накинул плащ, подхватил свою сумку, и, бросив короткий взгляд на рыжую, вышел, попутно натягивая капюшон на голову.
Внизу он отдал письмо и попросил отправить его по обратному адресу. А после покинул постоялый двор, неспешно двинувшись в сторону торговой улицы и лавки Тентрариуса.
По крайней мере, ему больше не нужно было думать, куда бы деть глаза, чтобы только не смотреть на то, что демонстрировало в суккубии это синее платье.

[Центральная торговая улица ]

[ Центральная торговая улица ]

3 число месяца Страстного Танца 1647 года, ночь

Николь поглядел на нового знакомого. От просьбы побыть провожатым, тот не отказался, но и уверенности в его серых глазах не наблюдалось.
«- Не местный что ли?»
- Я проведу, если хочешь. Тебе всяко лучше так, чем по морозу идти.
А он был прав. Птичка не переставала греть воздух вокруг них. Интересно, какой радиус у ее способностей. Город Мандран способна растопить? Туристам на радость, а вот жители вряд ли обрадуются переменам. Суккуб подхватил свой мешок с вещами, водрузил на плечо и двинул за высоким.
- Ко мне все звери тянутся, - они шли по улицам города, кажется, свернули на площадь, потом еще куда-то. Рыжий за этим не особо следил. Поглядывал на местных, то снова на обладателя заветной пернатой.
- Запах кого? – Не расслышал остроухий, - а… Возможно.
Шавка бежала за ними, оставляя мелкие грязные следы на белом снегу.
- А у тебя, наверно, скорее всего из-за твоего занятия эти…царапины? – Он попытался показать на себе места травмирования врачевателя. - Или с пациентами агрессивными часто имеешь дело? Услышал еще, что ты врач.
В какой-то момент Николь подумал, что они заблудились, заворачивая на очередную улицу. Захотелось спросить, «а долго ли им еще топать?» Хотя и с погодным приятным катаклизмом погулять по Мандрану было не в тягость. Когда еще можно будет вот так пошататься по вечно холодному городу?
- Да, я не могу особо сказать про то, что моя ли она. Вот привязался как банный лист. Из леса перемен. Представляешь?! Три дня бегает за мной. – Хохотнул Ник, услышав про дрессировку, - я ему еще имени даже не дал.
Тут его прервали истошные звериные крики. На свет фонаря выбежало черное пятно, а следом на него налетел рыжий тайфун. Или коричневое или серое. Хрен разберешь уже впотьмах породу зверья. Как оказалось, это был кошак. Псина нашла на свою мелкую задницу приключения. Какая прелесть. Весь в хозяина. Новый знакомый ломанулся разнимать проказников, оставив при этом птицу. Разноглазый огляделся. Прохожих практически исчезли с улиц. Он подошел ближе, проявляя вежливое любопытство.
- Не теряй больше.
- Эээ, хорошо. – Принял из рук в руки псину. – Но зачем тебе бездомная кошка? Хочешь, отдам тебе этого пухлого засран… щенка. С моей деятельностью за домашней псиной особо не уследишь.
Шавка услышав слова Рыжего тихо заскулила, глядя на него своими большими глазищами. Неужели она его понимает? Уже в который раз он замечал за ней такое, что просто кинутые отдельные фразы вызывали у нее ответную реакцию. Тут Ник увидел царапины на лапе животины.
- Пошутил я. Наверно. Блин, что же тебя так угораздило то. Придется что-нибудь делать с тобой.
Кое-как запихнув его себе за пазуху, Рыжий снова последовал за не местным провожатым. По пути они свернули в аптеку, где Николь сказали, что мазь для собак у них не продается. За что нарвались на рычание псины из-под куртки стражника. Лейтенант стражи Хартада хотел узнать о том, где живет тот человек, которого он ищет, но решил повременить до утра.
- Подштанники нужно носить, - проговорил Кэр, на рассказ о заболевших. – В местных краях опасно ходить, не подумав о теплых штанах.
И в конце всех этих событий они все же дошли до постоялого «Зимний очаг». Довольно уютное место. Ник не пожалел, что увязался за незнакомцем. Здесь было уже тихо.
- Спасибо, друг, - стражник протянул руку для пожатия,- меня, кстати, зовут Николь Кэрролл. Можно просто Ник. С радостью угощу тебя чем-нибудь теплым.
- Милок, - суккуба от этого обращения дернулась бровь. – Чего желаете… на ночь глядя?
Последнее уточнение явно говорило о том, что ему никто готовить специально для них «тепленького» не будут. Но Ник решил уточнить.
- Вы и правда, приготовите для нас теплое вино?
- Конечно милок, - она расплылась в очень уж вежливой улыбке. Стражник не поверил.
- Сейчас мне нужна только комната. С одной кроватью. А завтраки входит в оплату?
- Разумеется.
«- Вот жеж. Короче не дождусь я вкусного ужина. Нужно валить спать.» – Фыркнул остроухий, снова не веря.
Николь заплатил за свою комнату, и они направились наверх.
- Спокойно ночи, - проговорил Николь, зевая и шагая  в открытую дверь своей комнатушки. Все его здесь устроило. Так же как и псину, которая была извлечена из одежды. Она начала крутиться подле ног своего хозяина намекая на желание получить что-нибудь съестное.
- Даже я сегодня засну голодным, - пожал плечами суккуб. Он сел на кровать, стягивая с себя сапоги и куртку. Шавка явно была не довольна ответом и полезла в сумку, брошенную в угол. Из нее полетели в разные стороны шмотки разноглазого. Но ему было все равно. Кэрролл повалился спиной на кровать, поднимая руку с браслетом на ней. Рыжий начал крутить его так и эдак, пристально рассматривая бусины в свете подрагивающей свечи. Вспомнилась торговка и слова нового знакомого:
«-Она не зря сказала про формулировку. Не все артефакты очевидны в своем использовании, попытайся как-нибудь по-другому.»
- Что ж, вряд ли тут нужно проводить ритуал с бубном и голыми девицами. – Проговорил обладатель украшения, - хочу, чтобы все здесь говорили друг другу только правду.
Николь ожидал ярких вспышек света, изменения температуры или по крайне мере хоть каких-нибудь ощущений. Ни-че-го. Тут к его лицу приблизился мелкий пес.
- Ты ничего не хочешь мне сказать? – Сонно вопрошал лучник у своей животины.
Щенок только снова высунул свой розовый язык, наклонил голову вбок и часто задышал. Ник поглядел на, то, что натворил мелкий пакостник. Вся одежда суккуба валялась вокруг мешка. Проследив его взгляд, шавка утвердительно тявкнула и закрутилась на одном месте, устраиваясь поудобнее. Кэр только отвернулся к стене, чувствуя, как дрема постепенно овладевает им. Он уже не увидит как бусина, которую  сжимал во время произношения желания, тихо треснет и расколется пополам, источая неяркое свечение*…
Через несколько часов он проснется от громких криков соседей и безумного топота постояльцев этого довольно таки милого на первый взгляд заведения.