Довольно часто приходится решать, что выбрать в той или иной ситуации. Если хорошенько подумать, свободная жизнь - это и есть череда бесконечных выборов между тем и этим, таким и другим. Возможно от того, что ты надел сегодня именно эти туфли, зависит твоя жизнь. Смотри, каблук давно расшатан: ты оступился и упал, ты мертв. Смотри, кожа настолько хороша, что ноги не замерзли, ты не заболел, ты жив. Таких примеров масса. Случайности - ни что иное, как чередующиеся последствия выборов. Возможно, если бы рабочий не отложил починку дороги на потом, выбрав тихий семейный ужин дома вместо бессонной ночи за работой, в трещине не застрял бы каблук. 
А если ты не свободен? Значит ли, что выбора у тебя нет? Возможно. А это значит ли, что тебе удалось избежать ряда роковых случайностей? Возможно. Но...
Ракеле положила перо на стол, письмо запечатано. Чернильница одна стоит на всем столе, ей больше и не надо ничего. В комнате, вычищенной до тошнотворности тщательно, невозможно было дышать. Лунный тусклый свет продирал себе путь сквозь единственное окошко, резали пол пополам тени деревянных рам. Ковры на полу отличались бездушьем; плотяной шкаф не закрывался - плевался яркими тканями и попадал в стулья, на которых лежали бесхозно новые лоскуты. Порядочный хаос царил в комнате, гармонично вписывалась туда сама хозяйка в длинном бордовом одеянии с рукавами по локоть. Голые стены цвета молочного шоколада щекотали взор, девушка уже почти тряслась от чувства сладкого предвкушения; она одна знала, что предстоит увидеть этим девственным как горы Мандрана стенам. 
Еще бы не радоваться: вся комната в Таллеме вопила фразами проклятой, обнажая редким посетителям душу Ракеле. Поле для творчества было исчерпано уже давно: возможно, это было главной причиной приезда баронессы в Рахен. 
Рахен. В жилах девушки застывала кровь, когда только этот дьявольский звук касался ее ушей.
Рахен. То, что принцесса отчаянно пыталась не вспоминать никогда.
Рахен. Миллиарды снов, преследовавшие иштэ каждую божью ночь. 
Складками покрылся длинный плащ, расплывшись по полу словно лужа алой крови, капюшон же скрыл раскрашенное лицо. Ночь теплая, уже не имело значение ничего: ни треск огня свечи, ни гул служанок за дверями, ни полная луна. Раз, два - кисть ее уже свободно бороздила ровную поверхность, рука уже не дрожала, иштэ была тверда. И знала, что делать. Ей так казалось поначалу: ну что ж, раз она не человек, то ей несвойственно ошибаться что ли?
Вот льются буквы, но не из бледных уст. Черные чернила въедаются в стену: "И там, где мне сиял когда-то свет..." - она остановилась. Дыханье сперло, мысль оборвалась, подобно тонкой нити паутины, задетой путником: "Все гуще мрак... " - еще мазок. Ракеле подошла поближе, замерла, задумалась; рука устала кисть держать, но надо было кончить начатое: "Во мраке — одиноко — иду,  иду..." - и так вдруг резко стало тоскливо, гадко - она готова была взвыть как дикий волк. Золото огня, переливавшегося в зеленых глазах, не выдержав, она припала щекой к "полотну", почти что там, где только ожила последняя строка... Так и стояла Ракеле, как прокаженная, не шевелясь, а краска на лице оставила свой отпечаток на стене, и даже капюшон здесь не помог: цветы, растущие на щеках, теперь лишь безобразные пятна на темных камнях. Сердце замерло, опять так стало жутко: отца нет и не будет долго. Так что же остается делать? Ждать. Что ждать? И какой смысл?

В голове звучала дивная музыка, жаль, что девушка не могла ее ни спеть, ни записать. Как бубенцы на поясе танцовщицы, ангельские звуки, переливаясь мягко, внушали доверие к завтрашнему дню.  Усталое тело опутывала своей липкой паутиной сонливость, ресницы не желали отпускать друг-друга из нежных объятий, а картинки в глазах напоминали красочные иллюзии калейдоскопа; краткий миг покоя утихомирил пыл Ракеле. Она, все так же опираясь на стену, была не в силах оторваться и вскоре провалилась в полуночную дрему.
Сон - лекарство от всего, даже если тебе обязательно явится то, что вселяет в тебя страх и отчаяние. Для иштэ реальны лишь сны, и это скверно. Проклятая знала уже почти все о своей прошлой жизни - ей так казалось - но каждая ночь, будто нарочно злорадствуя и насмехаясь, бросала вызов самым смелым фантазиям, преподносив один сюрприз за другим. "Хуже уже и быть не может", - думалось иногда Ракеле, она каждую ночь сгорала, но никто не узнает, о чем плачут камни в огне. Тайна тогда является таковой, когда о ней знает лишь один. 
Но даже сны иногда являлись великим спасением: кошмар всегда подходил к концу, из-за горизонта появлялось яркое светило и трогало горячими лучами обезображенное лицо - это вселяло надежду. Надежду на то, что что-то не поздно еще исправить, что у нее есть свое собственное место под солнцем. 
Не успела Ракеле насладиться своим положенным кошмаром, как шум  откуда-то из мира реальности будто за волосы вытащил ее из той, другой реальности. Это порядком возмутило девушку: не самое лучшее в мире пробуждение; она, пошатнувшись, совсем потеряв равновесие, зацепилась пальцами за угол стола, но даже эта сомнительная опора не спасла ее от падения на жесткий пол.
"Если это служанки - убью гадин", - вспыхнула мгновенная мысль. Но, встряхнув головой и растерянно оглядевшись по сторонам, иштэ предприняла попытку хоть немного прийти в себя. Зацепилась взглядом за размытое белое пятно, потом взглянула в окно, потом засмотрелась на догорающий мирно потрескивающий огонек. Как загипнотизированная смотрела она на бесформенный кусочек воска, некогда бывший стройной безупречной свечой. Он словно умолял: добей меня, я не хочу быть таким некрасивым, после того, как познал этот мир другим! Танцующий пожиратель фитиля единственный в этой комнате мог задержать на себе внимание хотя бы не намного. 
-Свеча горит давно, но за окном еще темно, значит скоро утро. Но они не просыпаются настолько рано, никогда такого не было. Может воды захотели? И чего так шуметь... Пойти проверить, что ли? - баронесса лениво перевела взгляд на руки: может удастся даже... нет. Сегодня нет. Или да?... Ладно, потом решу. 
Странно, но мысли о посторонних в доме даже и близко не было. Неверно потому, что все в округе знали, что это - собственность Таллемского Виконта, а о нем среди людей абсолютно всех сословий ходило много загадочных историй. Поговаривали, что Астрах держал дома на цепи диковинное чудище, которое пожирало невинных девушек, которых Киперс искал в разных городах по всему миру. Жертвы никогда не возвращались домой. Никто точно не знал, как выглядит зверь, а узнавать никто не спешил. А еще рассказывали, что дочь его - писанная красавица, поэтому отец никогда не выпускает ее из дому, боится, что украдут и увезут, а он и не найдет. Сама наследница Киперс этих сказок не слышала, хотя охотно поверила бы в сарафан, особенно в Рахене. 
Накинув капюшон, Ракеле покинула комнату, оставив свечу погибать в гордом одиночестве.
В руках ее уже начала свой недолгий путь другая свеча, девушка, не торопясь, проходила дверь за дверью, но, какую ручку не дёргай - все были закрыты изнутри, а это значило одно: вся прислуга спит. Но шум - не сон, он был! Ракеле была готова поклясться, что слышала его. 
Окутанная сомнениями, иштэ уже готова была свыкнуться с мыслью о том, что ее паранойя не поддается диагностированию и лечению и что даже папины волшебные отвары не помогают, поэтому она просто решила выпить воды. Не зря же она вышла из комнаты. 
На кухню, к слову, обычно принцессу не пускали, поэтому для нее реально было попасть туда только ночью. А теперь, когда она точно знала, что останется незамеченной, девушка могла даже не торопиться. 
Красный плащ следовал за своей хозяйкой во время краткого неувлекательного путешествия на кухню, свеча весело искрив, освещала осуждающие лица предков этого тела, наблюдающие за плутовкой с портретов. 
Вот и дверь на кухню: ее, по каким-то непонятным Ракеле причинам, не запирали. А здесь было самое ценное: еда, так желаемая бедными жителями города. Ручка взвизгнула, иштэ шагнула внутрь. Свежий ветер обдал свежей струей лицо, чуть не сбив капюшон, свеча преждевременно пала, не выдержав природного катаклизма. Сразу же стало темно, только сквозь тонкую пелену облаков свет проливала луна. Приходилось искать кувшин почти на ощупь, что оказалось вполне посильной задачей. Вот с посудой дело оказалось сложнее: откуда ее взять, баронесса понятия не имела. Она попыталась оглядеться, но это не дало практически никаких результатов. Тогда в ход пошли ловкие руки, которые быстро и максимально бесшумно начали открывать все дверцы подряд, начиная от тех, которые были повыше, заканчивая теми, что были внизу. Но заветных стаканов не было нигде, и ничего даже отдаленно их не напоминало. Чьи силуэты ей только не приходилось видеть: и всеразличные вазы, и тарелки, и расписание блюда, и банки с чем-то непонятным, и бутылочки с маслами... Все, что угодно.
 Очередь дошла и до тумбы, что стояла напротив окна, немного в стороне ото всех, пальцы потянулись к ручке, потянули за нее... 
тут взгляд упал на саму тумбу. Прямо на ней стоял заветный предмет, темный граненый стакан, затерявшийся в ночной мгле. Ракеле с шумным выдохом отпустила ручку, и дверца, негромко брякнув, закрылась. 
Жадно отпив воды, Киперс поставила стакан на место, но тут же почувствовала, что одной ногой стоит на чем-то мягком, на чем-то, что приглушает удар туфли о белую плитку. Она всеми силами старалась разглядеть, что это было, и глаза, понемногу привыкшие к темноте, подсказали, что это что-то торчало из тумбочки.
-Странно, скатерти были в другом шкафу. 
В любом случае, перфекционизм взял верх, Ракеле присела и, взяв кусочек грубой ткани в руки, открыла дверцу.

Того, что происходило далее, Ракеле никак не могла ожидать. Она просто хотела поправить скатерть, которая, очевидно выпала во время того, как девушка искала один несчастный стакан, а вместо этого она лицом к лицу столкнулась с чем-то явно не похожим на безжизненные лоскуты ткани, хотя бы потому, что это что-то воинственно направляло в сторону баронессы вилку. Она уже второй раз за ночь падала назад, но боль отошла на второй план: теперь иштэ ногами упиралась в злосчастную тумбу, одной рукой все еще держалась за лоскуток, а вторая рука была опорой. Гробовая тишина повисла на кухне, ошарашенная Ракеле весьма неучтиво уставилась на ночного гостя, признаться, он застал ее врасплох. 
«Да это же...» - мутная соленая капля пота, скользнув вниз, окончательно испортила рисунок, заставив нежные цветы расплавиться, расплыться по щеке: «...это...» - камнем упало и чуть не угасло, как искры папиных сигар, сердце девушки, и в ответ на странный вопрос, она смогла только выдавить жалкое:
- Ты - домовой? 
Озарение снизошло до девушки почти мгновенно, они нисколько не сомневалась в своей правоте; наивная, она еще верила, что это не вор, не разбойник, не злодей, а что касается поцелуя... ну, может папа в своих сказках умолчал о том, какие они проказники, эти домовые! 
Однако веселиться  и торжествовать было рано, за одной мыслью сразу последовала другая, не такая светлая, а даже ужасающая, от такой все тело свело и глаза заслезились:  «Боже, что будет с домовым, если я коснусь его? Он же не полезет первый...» Но поздно, миг - и его пальцы почти коснулись белых ладоней! 
Сердце снова опрокинулось, сама не знала как, но Ракеле успела отдернуть руки, выпустив плащ (в лунном свете она видела теперь, что это так) гость только успел коснуться длинного рукава платья. Баронесса стыдливо прятала обнаженные белые кисти за спиной, словно маленький провинившийся базарный мальчишка, вновь пойманный на воровстве, и даже боялась представить, насколько сильный вред она могла нанести домашнему божеству. Что, если прогневить его? Ракеле не хотелось этого знать, нет и нет. 
Проклятая отползла назад и только тогда спохватилась: «Мое лицо..» Странно, но на считанные секунды ей казалось, что она - все еще Хэлена, дочь прачки и ямщика. Снова обида захлестнула волной, снова нахлынуло гадкое чувство жалости к самой себе, своей судьбе, снова повис в воздухе вопрос: зачем все это? Но все это пустое, лишь отвлечение, вопрос развеялся сам собой, как дым. Одной рукой пришлось закрыть лицо плащом, таким же жестом, будто то был совсем не плащ, а веер, только правый глаз, кокетливо неприкрытый, все еще наблюдал за вторженцем. 
Было тяжело дышать. Ватная душа, миг - и ты ушла. Мир не отменят, но буду ли я верить потом? 
-Ты здесь только за этим? - тишина надоела, а подробностей хотелось, времени оставалось мало. Какое-никакое приключение, хотя, с первыми лучами солнца он растает как кусок сахара в чае, растворившись в памяти Ракеле. 
Как много вопросов хотелось задать, как хотелось рассмотреть его получше, в темноте не видно ничего, но иштэ не была уверена в том, что он может выйти из тумбы: «Так они еще и всегда прятали его от меня, отлично, точно убью», - баронесса надула бы губы и скрестила руки на груди, если была хоть немного более игривой. 
Киперс поднялась, не отпуская из рук плаща, боясь спугнуть гостя. «Вылезет ли он сам? Вылезет ли он вообще? А я даже руку протянуть не могу... и стоит ли?» 

Ракеле устала вглядываться в темноту, а показываться ей, видимо,  не собирались вовсе. Как будто у домовых только одно правило: никому до самого конца не открывать лица. Чего он боится? Он чуть ли не единственный, кто видел дочь виконта такой. Острой бритвой резанула очевидная мысль: «И он тоже!.. » Все вдруг стало ясно, как божий день, все встало по своим местам. В первые годы от выпученных глаз и раскрытых ртов служанок мутило, а со временем к такой реакции начинаешь привыкать, да и они не так себя уже ведут, однако, малейшее движение со стороны хозяйки до сих придает им внезапное ускорение для полета в другую комнату. «...боится меня». Но это не то, совсем не то, так не должно быть: сказки ведь беспристрастны к читателям! Разочарование обдало ледяной струей, взгляд скользнул вниз, остановился на вилке, которая теперь была главной уликой в следствии против юродивых укрывательниц домашних чудес. Хотя баронесса и без суда и следствия казнила бы всех, кто лишал ее тех немногих развлечений, которые ей были доступны. Особенно ценились ей те, что включали в себя контакты хоть с кем-нибудь. Книжки - прекрасные друзья, но представлять в воображении раз за разом голоса, которыми они разговаривают, утомляет и быстро надоедает. Ничто не могло заменить живое общение для иштэ, ведь она и в прошлой жизни могла с чистой совестью пожаловаться на катастрофическую нехватку в нем. Пусть даже и здесь ее боялись. «Как такое возможно? Неужели это и есть наказание, которое я заслужила? Я же просто хотела выжить, просто хотела дышать, просто хотела..» Внутренний голос осекся: «..любить.» Образ отца как мрачная икона навис перед глазами, исполин глядел сверху-вниз сурово, голова закружилась от призрачного взгляда его пурпурных глаз. Расстояние давило, тяжким грузом лежало на хрустальных плечах. 
Низкий спокойный голос гармонично влился в тишину, не тревожа ее, не вносив смуту в безмятежное пространство. 
-Как же я поцелую тебя, пока ты там сидишь? Какая ложь. Я не могу прикоснуться даже к отцу, которого люблю, не то, чтобы поцеловать. 
И эта мысль отравляла, проклятая платилась и за чрезмерную любвеобильность леди Фареокке. Признаться, мысль - пусть лишь о прикосновениях - была запретной для Ракеле, она заставляла себя не думать об этом, она учила себя жить по-другому, иначе все это не имело бы решительно никакого смысла. Но одно уже чарующее слово "поцелуй" взорвало фейверк воспоминаний. Губы не знали, что это такое, но сны... И не смотря на то, что первый поцелуй Ракеле никому до этого еще не удалось сорвать, она внутренне не ощущала себя нетронутой, хоть это и было чистой правдой. 
«Всех, кого ты поцелуешь, ждет смерть», - скандировал здравый смысл. «А ты уверена, что он смертный? Вдруг ничего не будет!» - пела надежда. «Вот бы знать наверняка», - шептала Ракеле. 
-Я... - начала было иштэ, невольно попятившись назад: я не могу. 
Она не знала как она не упала в третий раз, но вот она уже напротив окна, уже не держит плащ, уже не видит смысла; из-под капюшона вьются угольные пряди, точно виноградная лоза. Ночь отбирает самообладание так легко, словно леденец у ребенка, вот в глазах уже стоят слезы, она не смотрит на гостя. Ракеле отчего-то так обидно, так жалко стало, что в первый раз в этой жизни к ней обратились с просьбой, а она... она отказывает. Ее уделом были приказы и чужие желания, она не могла возражать, да и не умела. А теперь вдруг смогла, и от этого еще хуже. 
Тыльной стороной ладони принцесса закрыла глаза, отвернулась, и ей неважно было, увидит ли он ее такой или нет. Ей хотелось, чтобы он поверил ей, а не счел капризной ханжой, но в таком контексте все, что оставалось ему - это думать именно так. 
Теперь она наоборот, старалась не встречаться взглядом с ним. 

То, что происходило на маленькой тесной кухоньке рядового городского дома, поражало масштабами своей абсурдности. Этого никто не видел, ну и пусть, все равно: немыслимо, странно и непонятно. Когда получаешь то, о чем просишь - нежданно, сразу и в таком объеме - это, знаете ли, немного обескураживает. Ракеле уже тысячу раз пожелала не услышать шум и мирно уснуть в тисках одеяла. Тысячу раз она прокляла себя за то, что роптала на спокойную жизнь. 
Девушка никогда не отличалась умением здраво соображать при курьезных ситуациях, она могла только делать вид, что ее вообще ничего не волнует, и ее практически охватывало безумие. Но все это одна сплошная ложь: не было у нее подобного опыта, ни разу в жизни. Чтобы хоть кто-нибудь, любая живая душа, хоть раз за сорок лет потревожила вечный покой?.. Да не было никогда такого. У баронессы не доставало опыта - как иронично. И сейчас, когда на нее снизу вверх смотрел кто-то, кто не был ею выдуман, кто был вполне реален, материален, она чувствовала себя как неподготовленная к экзамену ученица. Не сдаст? Ее учили всему. Всему, что никогда бы не пригодилось ей в условиях тотальной изоляции, в коей она прибывала перманентно. А самый главный экзаменатор сейчас - это судьба. 
У Ракеле было достойное оправдание: она сама предпочла остаться одной. Она не могла смириться с тем, что уже не такая красивая, как раньше. Что никто не будет смотреть на нее так, как прежде. Что вообще никто не будет смотреть на нее нормально, а не так, будто на них из шкафа вывалился скелет. Иметь все и в одночасье потерять - сложнейшее испытание, и оно оказалось непосильным для иштэ. Если бы все справлялись с тем, что уготовлено судьбой... зачем такое мучение проклятым? 
Сейчас он смотрел, он ждал ответа, а все, о чем могла думать Ракеле, было: «Я не могу больше двигаться вперед, это сложнее, чем я думала, я должна сказать..» И что-то изменилось. Что-то пошло не так и его реакция. Импульсом его дрожь отдалась в мыслях: «Я разозлила его».
Оглушителен был даже звон монеты, а крик, появление на сцене ножа и вовсе заставил Ракеле передернуться всю, закрыться рукой так, словно нагая осина прячется от гнева ветра за своей листвой. Новое чувство ворвалось внутрь и быстро распространялось повсюду, делая руки немыми: страх, она ожидала такой реакции, но в тайне надеялась, что ее, вопреки всем правилам, все же не последует. Инстинкт самосохранения диктовал ей: держись подальше. Но строгий голос заглушал весь этот шумный поток, кричащий в уши, совершенно несуразный и чудной, будто бы обращен был не к обидчице, а к кому-то еще. Но в комнате больше никого не было,  могла сомневаться в чем угодно, кроме этого.
И эта вспышка вдруг утихла, исчезла. Он снова смотрел, как ни в чем ни бывало, и девушка молниеносно поймала себя на мысли, что в первый раз увидела его по-настоящему. И то, что она видела, не соотносилось с тем, что так упорно рисовало ее воображение. Эти черты, эти шрамы: Ракеле будто смотрелась в зеркало, она сразу поняла, что то был никакой не домовой. Все было намного хуже. Он был таким же. 
Вновь удивление обосновалось на лице, она осмелилась сделать шаг ближе. Нож в стороне, опасности нет? Посмотрим. 
Киперс присела перед гостем, приподняла в кисти согнутую руку, затем кисть, словно бутон, поднялась, расцвела лепестками-пальцами и вперед, словно к солнцу жаркому, потянулась к лицу его. Комом к горлу подкатило странное ощущение, удушающее, но прекрасное.
-Я не могу выйти, - только и бросила она коротко, а сердце бешено колотилось.
Пальцы вдруг снова собрались в кулак-бутон, "движение к солнцу" прекратилось, словно наступила ночь. 
-Если он говорит непонятные вещи, чем я хуже? Это не сложно, отпускать. Я сдалась уже давно, - на губах мелькнула обреченная улыбка: я потеряла все, единственный мой путь теперь - сидеть тихо и не подниматься слишком высоко, - бутон вдруг резко стал змеиной головой, которая уже зачаровала свою добычу, а потому и не спешила: на меня нельзя положиться, - шептала она, прищур зеленых глаз в упор смотрел, не отрываясь: а оно того действительно стоит? - с неподдельным интересом спросила она, кто-то вполне смог бы уловить нотку насмешливости и риторизма, а рука тем временем почти повторяла силуэт лица.

Темная глубокая ночь, ты так упоительно длинна, никто не смеет отобрать у тебя права раньше времени, луна, твой вечный страж, сбережет твои секреты. 
«Ты не должна это делать, оставь, отступись, не получится ничего хорошего!» – низкий вопль разливался по телу, отдаваясь мурашками, по спине от такого жуткого визга пробежал холодок. «Хорошего? А кто тебе за всю твою жизнь сделал хорошего? Когда это ты стала такой моралисткой? Он вырастет и станет таким же, это точно,» – шипело в ответ. «Вдруг нет? Погубишь его сейчас и не оставишь ему ни одного шанса». Девушка узнала этот голос, он принадлежал Астраху, этот тембр, эта интонация - все хорошее, что было привито Ракеле говорило голосом отца. «Отнюдь, зато он уже никогда не сделает того же, что когда-то делали с тобой, Хелена». Ракеле поморщилась, давно она себя сама так не называла. «Разве ты не хотела бы, чтобы тебе дали второй шанс? Ты не можешь просто так взять и загубить, это неправильно!» «А что еще остается? Защищай себя» Словесные выпады успешно отражались, битва становилась напряженнее. «А сможешь ли ты потом себя простить? Посмотри на него, разве он может сделать что-то плохое тебе?» И правда, кровь стекала по загрубевшим рукам, белая плитка окрасилась в алый, девушка кивнула на полотенце. 
На это Ракеле не нашлась что ответить. 
«Вот бы узнать, о чем он на самом деле думает,» - навязчивая идея не давала покоя, Ракеле хотелось верить, что он говорит правду, но она не могла, слишком уж свыклась с мыслью о том, что навсегда останется уродливой, а в этом мире счастья им нет. Но он сидел перед ней, и неизвестно что алее: его лицо или ее плащ. А вдруг это от того, что врет? В этом баронесса совсем не разбиралась – она-то краснела в последний раз лет сорок назад, и то, от стыда. Желание довериться (как же горька будет расплата в случае ошибки!) пересилило инстинкты: слишком долго воздерживалась пленница высокой башни, в которой кирпич за кирпичом закладывался ею. 
Бой закончен,  рука уже под плащом. Теперь Ракеле просто смотрела на гостя и ей так захотелось вдруг узнать его, прочитать как книгу, просмотреть как картину.  Легким прищуром она вглядывалась так, будто могла это сделать, но увы, судьба сделала все, чтобы иштэ уже никогда не узнала никого ближе длины иголок ее души. За одним желанием последовало другое: помочь. и она могла это сделать, план уже созрел в ее отсудившейся голове.
Вздохнув, девушка отвела руку назад, чтобы отпереться на нее, пока она будет вставать. На полу сразу за ней лежал черный волос, принадлежавший скорее всего одной из служанок; сама того не заметив, проклятая закрыла его ладонью, поднялась. Миг и с гладкой кожи соскользнул, плавно и будто печально пикирующий вниз, седой волосок...
Свеча, про которую девушка чуть не забыла, мирно покоилась на столе, но скоро вновь заблестел ее огонек, бликами отражаясь в глазах иштэ.  Ракеле осторожно выглянула за дверь, просто чтобы убедиться, что дом все еще погружён в сон. 
-Идем, - спокойно сказала она, обернувшись назад. Свеча дрожала, вторя малейшим движениям руки.
Не дожидаясь ответа, Киперс вышла за дверь и направилась прямиком к входной двери. Стараясь наступать мягче и не шуметь, словно она была не хозяйкой дома, а воровкой, Ракеле сняла с петли свои длинные перчатки, провернула несколько раз ключ в скважине и толкнула тяжелую дверь. 
«Я покажу им».
Чистый воздух обдал прохладной свежестью незакрытое лицо, порыв ветра чуть не сорвал с головы капюшон, пламени свечи повезло меньше: оно вновь потухло. Подсвечник остался в стороне, ловкие пальцы уже пробили себе путь в мягкой ткани перчаток.  Кислород одурманивал – принцесса привыкла к своей душной клетке. Но теперь, сама не веря в свою храбрость, она шла, пусть и не спеша, по дороге от дома, даже не зная куда.
«Да, точно, а куда?» - она обернулась, ища глазами незнакомца, чтобы тот указал нужный путь. Внутри уже зарождалась новая строчка для стены: «Вот бы не забыть... из ниоткуда вышли, не зная, куда мы идем».