«Вымышленный страх
Всегда сильней, чем подлинный пугает»

Погреб.
Привычное круговое движение пальцем, доведенное до автоматизма и ставшее чем-то само собой разумеющимся. Мне не нужно много света, довольно того, что я буду видеть этот огонек на своей руке. Этого достаточно, чтобы почувствовать себя в безопасности. Забавно, вроде уже взрослый, да и к тому же инквизитор, а по-прежнему, как мальчишка, боюсь заходить в темную комнату. Такая позорная слабость, с которой я не могу ничего поделать, иногда просто убивает. Сколько я могу держать себя в руках? Пять секунд? Десять? Этого недостаточно. Жизнь превращается в кошмар, когда собственный мозг начинает генерировать всякую хрень, стоит лишь ночью тучам скрыть луну.  А все из-за чего? Из-за жажды приключений, которая с самого детства толкала меня на неверные шаги.
Этот погреб каждый раз напоминает мне о том случае. Наверное, потому что в нем такая же кромешная тьма, затхлый запах сырости и полная неизвестность. Иногда мне хочется погасить спасительный огонек и посмотреть в глаза этой неизвестности. Хм… А почему бы, собственно, и нет? Нужно же убедиться, что мир не перевернулся с ног на голову и моя наилюбимейшая фобия никуда не исчезла.
Маленький язычок пламени исчез. Вокруг меня сомкнулась тьма.

- Ты что, трус, что ли?
- Сам ты трус! Я ничего не боюсь!
- Ой, да ну? И мертвых не боишься?
- Чего их бояться? Они же уже… всё.
- А если поднимутся?
- А чего им подниматься? Как будто им там плохо.
- А если заставят?
- Да кто ж заставит?
- А хоть бы и старуха Мюриэль! Знаешь, какие байки про нее ходят? Что ведьма она. Самая черная, какая только на свете есть.
- Дурак ты. Где ты видел ведьму, которая рискнет рядом с инквизиторами селиться?
Этот разговор имел место быть в конце лета, когда мне было семь лет. Отец тогда сослал меня с глаз долой к своему отцу и матери, чтобы не крутился под ногами. Случилось у него что-то тогда в Ордене, а может и личные враги развели бурную активность. В любом случае, полтора месяца я наслаждался свободой в деревеньке в провинции Ацилотса, у дедушки с бабушкой. Пожалуй, стоит упомянуть, как мой дед, потомственный инквизитор, дошел до селянской жизни. Я полагаю, что под старость лет кто-то таки хорошенько лязгнул его по макушке в тренировочном зале, ибо в нем проснулся инстинкт самосохранения и некое здравомыслие, и он внезапно подал в отставку. Так же категорично он отказался от жизни в столице, предпочтя деревенскую романтику.
Не скажу, что разделял его увлечений пахотой и разведением особой породы коров. Но мне, привыкшему к бурной жизни самого крупного в стране города, все оказалось в новинку. И эти самые коровы, возненавидевшие меня с первого взгляда, и поля, и полное отсутствие прессинга со стороны  родственников. Я был предоставлен самому себе и, как можно догадаться, использовал это на полную катушку.
Ровно до дня, когда случился этот разговор. Тогда солнце уже катилось к закату, а я с моими новоиспеченными хорошими знакомыми валялся на огромном ароматном стогу недалеко от края деревни. Естественно, что никаких местных баек я не слышал, да и эту Мюриэль видел всего раз. Старуха и старуха, ничего примечательного. Живёт на отшибе в стареньком домике, доставшемся ей еще от бабки.
- Ха, сколько тут тех инквизиторов. Один старик, который всю хватку растерял, да и все. Эта ведьма его в два счета своим упырям скормит, те и не подавятся.
Я тогда только начинал постигать, что такое справедливость, но уже четко осознавал, спасибо батюшке родимому, кто несет эту самую справедливость. Но тогда с деревенскими мальчишками спорить не стал, лишь заявил:
- Когда-нибудь сюда придет настоящий инквизитор и докажет, что это всего лишь ваши сказки.
Это смелое утверждение, оказавшееся правдивым, вызвало смех у парнишек.
- Раз такой умный, сходи да сам проверь. Думаешь, что раз из столицы, то все наперед знаешь? У нас каждому пьянчуге известно, что в погребе у нее склеп, где она мертвых поднимает или на их костях порчу насылает.
Да, иногда мне кажется, что я не меняюсь. Тогда, восемнадцать лет назад, ключики к моему разуму были ровно те же. Меня всегда было легко взять на «слабо», ибо во мне просто через край лился авантюризм. Не думая, я зажегся этой идеей.
- Ну и пойду. Я залезу в ее погреб и докажу вам, что не лежит там ничего страшнее круга сыра, коровьей вяленой ноги да какого бочонка медовухи. 
И я действительно пошел. С помощью этих «товарищей» я нашел вход в подвал с улицы. На дверях висел замок, но, как оказалось, висел он там чисто условно. От ржавчины он стал хрупким и быстро сломался от нескольких ударов булыжником. Надо сказать, даже на меня нагнали жути эти уходящие под землю деревянные ступени. Но я держался молодцом и уверенно сползал вниз. Именно сползал, если вообще не стекал. Лестница, похоже, была старше моего деда и грозила обвалиться даже под хрупким семилетним мальчишкой. А потому  я вздохнул с облегчением, когда коснулся ногами земляного пола.
- Видите, никто меня не съел. А вы развели тут: «Мертвые, мертвые…»
В дальнем конце погреба что-то зашуршало. Три макушки, маячащие метром выше, хозяева которых до этого сопевшие от страха и азарта, вдруг исчезли.
- Дурни, это просто крыса. А еще в деревне живете!
- Дальше иди, а не разговаривай, - раздался гневный шепот сверху.
Я только пожал плечами и действительно сделал пару шагов вперед. Здесь свет луны почти сошёл на нет, впереди была лишь тьма. И неизвестность. И либо скелеты давно почивших, либо бочонок медовухи.
- Надо было лучину хотя бы взять с собой. Я же не вижу ничего.
- А ты на ощупь, - посоветовали товарищи.
- А вдруг она тут ножи хранит?
- Стру-у-у-усил…
- Ничего я не струсил, - моему возмущению не было предела.
Чтобы я – и испугался? Да в Ацилотсе этот наглец бы уже давно получил в  глаз за такие слова. Это же надо, сына инквизитора назвать трусом! Во только выберусь…
Еще шаг вперед. И под ногой хрустнуло. Мерзко так хрустнуло, не предвещая ничего хорошего. Так ломаются только ветки и… кости.
- Ай-яй-яй… Осторожней надо, мальчик, - внезапно раздалось из темноты.
Я остолбенел. Мальчишки с диким визгом ринулись прочь от подвала. При этом, дабы не выпустить ужасного монстра, они захлопнули створки дверей, перекрыв поток света. Я остался один в темноте с чем-то неведомым.
- Тебя разве кто-то сюда звал? Я никогда никого не зову, так и знай. Значит, ты пришел по собственному почину, - голос был явно старческий.
Похоже, я ухитрился вторгнуться в погреб к хозяйке дома как раз тогда, кода она сама была тут. Мне стало по-настоящему страшно. Я не видел, кто передо мной, не видел, где выход. В мой разум начинала закрадываться паника. Захотелось бежать без оглядки хоть куда-нибудь, но не стоять на месте. Но я боялся, а потому не сделал ни шагу.
- Да еще и сломал что-то. Ты бы не топтался на человеке, мальчишка, иначе таким же станешь.
Я осторожно убрал ногу, стараясь не думать, на ЧЕМ стоял, попутно задев что-то еще. Раздался очередной гневный вздох хозяйки дома. Надо было что-то делать. Меня хватило лишь на то, чтобы собрать всю свою детскую отвагу в кучку и срывающимся на писк голосом попросить:
- Извините пожалуйста, что я без спросу. Я больше так не буду. Можно я пойду?
Впрочем, идти я уже все равно начал. Помаленьку, куда-то назад, где гипотетически должна быть лестница. Ужас был в том, что темнота напрочь спутала мое осознание окружающей действительности. Да и мне было ужасно страшно: а вдруг эта старушенция сейчас сзади меня и я вот-вот на нее наступ…
- Конечно можно, милок, - костлявая ладонь, внезапно вынырнувшая из темноты, вцепилась в мою руку. – Дай мы только хорошенько тебя запомним.
Тут мои нервы сдали. Я с самым отчаянным криком рванулся к лестнице. Но за руку держали крепко. Неведомо чего добиваясь, я махнул свободной ладонью там, где должно было находиться туловище старухи, отчаянно желая призвать магию, которая к тому времени уже начала давать о себе знать. Как ни странно, из моих пальцев появился небольшой огонек пламени, видимо, вызванный дикими скачками адреналина в крови. На краткое мгновение я увидел лицо Мюриэль. При таком падении света оно более всего это походило на просто обтянутый кожей череп с выпученными как у рыбы глазами. Ей, похоже, отсутствие света совсем не мешало.
- Ты ведь боишься мертвых, мальчик? – с усмешкой произнесла она.
И тут мне удалось вырваться. Невесть как сориентировавшись, я вскарабкался по лестнице, которая со стоном рухнула вслед за мной, и вывалился на улицу. Но и на этом я не угомонился: пробежал через всю деревню, пока не достиг порога родного дома.
Наказали меня за своевольничество знатно. Насколько я слышал, других мальчишек тоже. Меня они с тех пор сторонились, считая проклятым старухой Мюриэль. Сам же я стал панически бояться темноты: мне начинало мерещиться не то лицо самой старухи, не то ее многочисленное полчище усопших, которые якобы меня запомнили. Стоит сказать, что моему рассказу никто не поверил, а внезапно появившийся страх объяснили тем, что я распустился за эти полтора месяца. Что не хватает мне, мол, отцовской дисциплины.
В свое двадцатилетие я вернулся в ту деревню. К тому времени дедушка и бабушка уже почили с миром, да и сама Мюриэль, как поговаривали, все же померла. Ее дом так и стоял на отшибе, будто бы ожидая, что я все же вернусь. Я вновь спустился в тот злополучный подвал. Нашел кучу литературы по некромантии и чьи-то старые кости. Помимо этого, много еще чего интересного и темного там было, но это уже неважно. Скажу лишь то, что пылающим этот дом мне нравился куда больше. И я точно уверен, что не оставил и намека на тех, кто мог меня запомнить. Все развеялось по ветру.

Тяжелый вдох. Не менее тяжелый выдох. Мановение руки – и грудную клетку отпустило. Я снова видел, что передо мной.
Каким бы я ни был скептиком, но признаю, что Мюриэль все же прокляла меня, пусть и не подозревая об этом. Ужас маленького мальчика никуда не исчез, он перерос в слабость взрослого инквизитора. И пусть я знаю, что никто ко мне не тянется из темноты, я все равно не в силах побороть это.  Поэтому я буду считать, что это расплата за хроническое шило в заднице, которое уж точно никогда никуда не денется.
И все же, забавно…

Отредактировано Лео Альден (2013-03-06 17:11:09)

А погодка-то нынче была хороша! За последние несколько дней море не радовало своих детей солнцем и попутным ветром, поднимая волны небывалой высоты и трепя паруса рваными и резкими шквалами. Вода настолько сильно заливала палубу, что люди уже усомнились, что они на самом деле не рыбы, ибо под конец четвертого дня вполне комфортно себя чувствовали, не различая ни холода, ни влаги. Одним богам было ведомо, куда могло занести случайный корабль, на каких скалах окончил бы он свой путь, продолжи южные воды капризничать и изображать из себя невинную девицу, которую коварный искуситель сладкими речами затащил на сеновал, но на пятый день славные путешественники имели честь лицезреть практически спокойную гладь – по меркам моряков, само собой – и нежно поддерживаемые ветром паруса. Из стервы погода превратилась во внимательную покровительницу, и невольно хотелось чуять подвох в такой необычайной заботе. Разумеется, беда никогда не приходит одна: на Южном море не только разлилась замечательная погода, но и небывалое везение рухнуло на головы тем, кого угораздило в тот день находиться в его водах.  И знали бы они, какие перемены принесет им тот день… Если бы они только могли осмелиться предположить!
Широки моря Фатарии, много кораблей бороздит их просторы, начиная от добросовестных купцов и рыбаков и заканчивая боевыми фрегатами флота Его Величества. Но в тот день, нареченный Пятым, все перекрестья судеб и взоров богов были направлены на одно судно, бодро пересекавшее Южное море и направляющееся к Западному континенту. Ходило оно под черным флагом с черепом и костями, а паруса его были выкрашены в грязно-серый цвет, который во времена штормов и непогоды сливался с небом и водой. Слава этого корабля еще не грянула по всем морям, не шептали капитаны имя его капитана едва слышно, не рискуя поминать его всуе, не меняли курс торговые суда, едва завидев мутное серое пятно и заслышав залихвацкие крики готовящейся к абордажу команды, но мелькало название там и тут, пророча великий почет и уважение, щедро сдобренный страхом. Корабль «Незваный гость», ворвавшийся в пиратскую братию из ниоткуда и уже успевший больно уколоть законников и торгашей. Да, его рассвет только начинался.
В тот день Лео, по стечению невероятных и даже в некотором роде чудесных обстоятельств, о коих принято рассказывать после пары бутылей рома в самый разгар празднования взятия очередного судна,  бывший капитаном «Незваного», ждал откровения. Хребтом он чувствовал, что скоро должно произойти нечто такое, что позволит ему, всего за несколько месяцев сделавшему себе имя и заставившему говорить о себе бывалых морских волков, получить еще больше, забраться еще выше, достичь такого величия, о котором любой пират может лишь мечтать. Он, прозванный Бездомным капитаном, тот, кого никто никогда не признавал, должен был утереть нос всем своим светлоликим конкурентам и сорвать небывалый куш. И мужчина уже знал, как, где и каким образом, ему нужно было лишь немного подождать. И ожидание убивало.
- Шогги тебе под зад, бараний ты сын, что значит последняя бочка медовухи случайно вылетела за борт во время последнего абордажа?!
- А то и значит, плешивая ты крыса, что нету ее! Зато воды вон вокруг – хоть задницей пей, иди хлебни, коль жажда мучает.
- Какая, возлюби тебя баньши, вода?! Викинул мою бочку, значит, и счастлив? Я расскажу обо всем Лео, он заставит тебя сожрать ведро морских ежей, а после протащит под килем, чтоб ты их лучше прочувствовал!
- Рассказывай. Бочку-то все равно уже русалки с тритонами распивают, хоть ты глотку себе разорви, а не вернешь.
Иногда капитану Незваного казалось, что его каюта расположена настолько удачно, что в моменты, когда требовалось побыть наедине со своими мыслями, ничто извне не могло его оттуда достать, а звуки терялись где-то в переходах трюма. Но потом  он вспоминал, что командует не институтом благородных девиц на выезде, у которых правила приличия впитаны с молоком матери, в обед принята сиеста, а повышение голоса является дурным тоном, а сборищем неотесанных мужланов, которых Тайар выплюнул из своей Изнанки, не вытерпев постоянной ругани, воплей и скандалов. Даже в знаменательный день не было исключений.
- Лео! Лео!!! Открой немедленно!
Удивительно, но всегда и везде громче всех вопил самый маленький и неприметный член команды, которого, к слову, за глаза прозвали той самой баньши. Команда да и сам капитан только диву давались, откуда в таком маленьком создании берется столько звука, но со временем привыкли. А уж когда баньши понахватался моряцкого жаргона… Тут уж людям оставалось снять треуголки и отдать ему честь. А Лео же свыкнуться с мыслью, что нельзя топить крикливого товарища, ибо Бездомный капитан без Баньши – все равно что Король без Инквизиции.
Пришлось подняться с кресла и прошествовать к двери.
- Открыл. Чего тебе, Шум? – быстрым движением повернув ключ и потянув на себя дверь, сразу вопросил Альден.
- Отойди, - горностай бесцеремонно ворвался в каюту, залез на стол и уселся прямиком на разложенные карты и бумаги. Попутно он успел проверить содержимое всей тары, что стояла там же, и обнюхать все чарки. – Эти сыновья убогой венефики утопили мою медовуху!
Лео закрыл дверь на ключ и уселся обратно в свое кресло. Умостившись поудобнее, он широким жестом сдвинул фамилиара с интересующего его края карты и свитка, рассказывавшего об источнике вечной жизни, которые он изучал уже много недель.
- Давно пора. Где ты видел, чтоб горностаи пили? Еще откинешь копыта в самый ответственный момент, а я не буду знать, куда твой труп девать.
- Ты крадешь чужие корабли и имена, я пью. У каждого свои недостатки, знаешь ли. К тому же, я знаю, что в третьем ящике стола у тебя двойное дно, и там ты хранишь анафэрис. Помнится, совсем недавно кое-кто запретил всем членам команды употреблять наркотики на корабле, ибо после того случая… Ну ты помнишь да… В общем, интересный расклад выходит, не находишь?
- Ты все сказал?
- Нет. Почему ты со мной им не поделился?
- Потому что горностаи травой не балуются.
- О, я так и предположил! Но ты не волнуйся, я освободил тебя от мук совести и сделал все сам. Вчера мы с командой уже его выкурили.     
- Что?!
Лео выдвинул третий ящик, выбросил оттуда все бумажки, создававшие видимость загруженности, поднял панель, скрывавшую тайник. Там было пусто. Панель полетела в стену и с громким хрустом треснула.
- Да чтоб тебя ненасытная пухозавриха насиловала три дня! Шум, какого лешего?!
- Так вот, представляешь, я им толкнул анафэрис – а они утопили мою бочку! И даже не сказали об этом мне. Мы же заходили в порт после того торгаша, продавали излишки. Могли бы купить еще медовухи, но нет, эти стукнутые в детстве родничком о мостовую решили молча сделать из меня трезвенника! Капитан, на вашем судне царит жестокое отношение с животными!
- Сейчас я тебе покажу жестокое отношение с животными. Иди сюда, Баньши, я нашпигую тебя серебром и медленно зажарю себе на ужин! Я сказал иди сюда!

Команда даже ухом не повела, когда мимо промчался сначала Шум, стреляным зайцем несущийся прочь из трюма, а следом за ним – Альден, перепрыгивающий через бочки и перескакивающий через три ступени.
- Лео, спокойно, спокойно. Ты заметил, что стал очень нервным? Моя медовушка знатно нервишки лечила, да и анафэрис твой тоже на это дело был хорош… Ой!
- Попался!
А вот назревающую драку между человеком и горностаем заметили уже все. Шум, бившийся в руках у Лео, верещал, орал отборные ругательства и проклинал хозяина на семь поколений вперед. Лео требовал подать ему веревку и послать кого-нибудь на мачту, дабы эту веревку завязать и спустить вниз петлю. Толпа матросов улюлюкала.
- Вот повисишь вниз головой денек другой, поймешь, что меня обворовывать нельзя!
- Гарри, не смей! Не смей лезть на эту мачту! Я откушу тебе большой палец, когда ты будешь спать, сожру нос и уши! Ты слышал меня, Гарри!
- Нарвался ты, Баньши!
- На рею его! На рею!
На корабле творилась вакханалия, каждый считал своим долгом поучаствовать в происходящем. И петля уже была практически затянута на задних лапках горностая, как мужской гогот и крики прорезал скрипучий и резкий голосок.
- Капитан!
Все резко утихли. Заткнулся даже Шум, хотя он скорее просто подавился воздухом, ибо висеть вверх тормашками было все же не комильфо. Лео нервно дернул головой и хищно осклабился.
- А вот и мама.
Кто-то гоготнул, кто-то многозначительно переглянулся. Альден передал своего фамилиара стоящему рядом  вампиру и резко повернулся, нацепив ухмылочку поприятнее.
- Эстер, душа моя! А я уж было забеспокоился, куда тебя унесло.
Стоящая в паре шагов девушка, уже одним этим выделявшаяся из толпы матросов, прожигала его недовольным взглядом. С несколько секунд она глядела прямо в глаза Лео, видимо, ожидая, что он сам поймет, в чем его проблема, а после, увидев, что тот только улыбается и косится в сторону импровизированной виселицы, быстро и резко замахала руками, вычерчивая какие-то фигуры.
- Да, да, я в курсе, что он маленький и беззащитный. Но это же наш Баньши, ты знаешь!  Ему и ураганный ветер что легкий бриз, и морская вода что родниковая. Ничего с ним не станет, а вот время на обдумывание своего поведения он получит.
И снова фигуры, снова взмахи руками и укоризненные взгляды. Что поделать, уже давно всем стало ясно, что хрупкая и одетая в белое Эстер, бывшая на судне вторым помощником, ответственным за снабжение и порядок, импонировала и покровительствовала маленькому зверьку. За тем, в свою очередь, никогда не ржавело.
- Я не могу его помиловать, дорогая моя Эстер… Да, ты говорила так тебя не называть, я помню. Так вот, он украл мой анафэрис!
- Потому что они утопили мою медовуху!
- Ты говорил, что не знал о медовухе.
- А у тебя есть свидетели?
- Гарри, вздергивай этого вшивого хорька!
- Эстер, меня убивают!
- Капита-а-ан!

Утихомирилось все только к закату, когда Шуму пообещали в следующем же порту купить аж три бочки, Лео вместо анафэриса вручили трубку с качественным контрафактным табаком, кою собирались подарить на какое-нибудь событие, тем самым умаслив его гнев, а Эстер каждому члену экипажа лично рассказала, как нехорошо обижать маленьких. Все внимали, потому что облаченная в белое дева удивительным образом умела изрядно давить на совесть даже пиратам. Альден релаксировал, вглядываясь в морскую гладь. И по-прежнему ждал.
Солнце садилось, а море так и не дало ответа. Хотелось уже помочь зажечь фонари и уйти к себе в каюту до ужина, как на марсе оживились. Альден посмотрел наверх, увидел, как туда полетела птица Эстер с забавным именем. Но мужчина успел сделать целых две затяжки, пока наверху определились, какую мысль они хотят донести.
- На юге собирается шторм! 
Лео глянул в трубку, в которой табак уже чуть тлел, перевернул и постучал о борт, скидывая пепел в воду.
- Убрать паруса! Дальше море решит. 
Подобное решение вызвало удивление, ведь какой идиот станет просто стоять и ждать, пока буря накроет с головой, но спорить с капитаном никто не решился. Ему вроде как виднее, доселе ни разу еще не накликал на них беду, следовательно, и в этот раз все хорошо будет.
Альден удалился в свою каюту. Ему еще предстояло обдумать, как он поведает команде о своем невероятном плане.

- Ты уверен, что нам это нужно?
- Конечно, это ведь куда важнее всякой медовухи и анафэриса. Представь, Шум, ты только представь!
- Я представляю, Лео. Пойми, мне нравится идея бессмертия и вечной молодости, но тебе не кажется, что такую наглую провокацию не оценят даже в твоем исполнении?
- Не кажется. Боги милостивы ко мне, они позволяли мне красть корабли сильнейших, убивать и грабить, простят и еще одну небольшую дерзость.
- И все же…
- Если не получится, мы всего лишь умрем. Не столь уж великая цена за попытку коснуться запретного, верно?
- Верно. Выпьем за это?

А на рассвете стояла тишина. Шторм так и остался строго на юге, не сдвинувшись ни на милю в их сторону. Свинцовые тучи нависали над морем, по их поверхности мелькали яркие блики молний, волны ходили ходуном. Но все это было там, а вокруг «Незваного» царило фальшивое затишье. Команда нервничала, люди бегали по палубе, поправляли снасти, привязывали все, что могло укатиться или вывалиться за борт. Погода тревожила и настораживала. Шум молчал и глядел на тучи. Эстер прижимала к груди какую-то книгу и наблюдала за мельтешением пиратов, изредка через попугая отдавая команды.
«Даже ее птаха не выказывает страха. Неужели и птица осознает все величие момента?».
Напряжение и тревога висели в воздухе, мешали дышать, затормаживали движения. От них пространство становилось густым и теряло податливость. Вода казалось черной, как смола. В гнетущей тишине Лео все отчетливей ощущал, как нарастает в нем предвкушение.
«Строго на юг, пока на рассвете нас не поглотит бездна. Так говорят старики и вещают летописи».
Дабы сбросить напряжение, Альден убрал волосы с лица на макушку и поправил повязку. Было чувство, будто давно уже отсутствующий глаз начал болеть. Видимо, грань между реальным и вымышленным истончалась уже при жизни, а нетерпение только усиливало беспокойство, заставляя крепче вцепиться в руль, так, что побелели костяшки.
Небо стремительно светлело, будь погода милостивее, уже окрасилось бы все в розовые и оранжевые цвета, блики на воде слепили бы всякого смотревшего. Но отголоски шторма мешали рассвету продемонстрировать себя во всей красе, а потому ориентиром служили лишь меняющиеся оттенки серого над головой.
«Плыви на юг до самого края мира и на рассвете такого-то дня загляни смерти в лицо, ибо только заглянувший познает бессмертие, когда корабль переродится в морских водах. Так они говорили. И мы поплыли».
Когда посветлело настолько, что Лео смог рассмотреть окраску оперения Келли, стал слышен чуть заметный гул. С каждым мгновением он становился все громче, море взбурлило, потемнело еще больше, хотя казалось, что уже некуда. И только спустя несколько минут явило себя то, что должно было даровать страждущим вторую жизнь. Так говорили пиратские предания.
«Здесь хранится единственное сокровище этого мира, которое я по-настоящему хочу. Пусть летит все в бездну!».
Водоворот, а гул издавал именно он, стремительно расширялся строго на юге, и уже не было никакой надежды, что он пощадить попавший в него корабль. То было действительно око самой Габриэль, и «Незваный» должен был заглянуть в него.
- Вот он, Эстер, путь к вечной жизни. И если моей наглости не хватит, чтобы вырвать ее себе из этого проклятого водоворота, то на это не способен никто. Поднять паруса, идем полным ходом!
Напряжение, тяжелым ватным одеялом покрывавшее корабль, разразилось улюлюканьем и свистом, схлынуло, рассыпалось прахом. Если и был страх в мыслях пиратов, то его успешно загоняли в дальний угол, подбадривая друг друга и бросая вызов шторму. Работа спорилась, и уже спустя несколько секунд «Незваный» ринулся прямо в тучи, прямо в пасть водовороту. Они шли на всех парусах, но уже очень скоро начало явственно ощущаться, что бриг поддается течению. Пути назад не было.
Но он и не нужен был, потому что смерть – слишком малая цена за то, что они требовали у богов.

В тот вечер Лео был несказанно рад, что ему удалось уйти с работы гораздо раньше, чем планировалось изначально. То ли по всей Фатарии случилось повальное весеннее обострение, то ли что иное было тому виной, но начальство гоняло из города в город без продыху и выходных, а в родном Ацилотсе встречало целыми горами бумаг и отчетов, которые необходимо было написать и разобрать. Так и получалось, что уже неделю Альден мог только мечтать прийти домой не на час, чтобы переодеться и забрать необходимые вещи, а основательно и надолго, с перспективой на вкусный ужин, мягкую кровать и сон в горизонтальном положении. И, разумеется, не последнюю роль в необычайном рвении освободиться играла ждущая дома Аннуора. Настолько не последнюю, что сон инквизитор из списка был готов вычеркнуть.
По городу Лео буквально пролетел, срезая углы и избегая больших и людных улиц. Столица на то и была столицей, что даже вечером человеческий поток не стихал, а лишь набирал обороты, когда гости выходили на прогулку, а торговцы, завидев их кошельки на горизонте, устраивали охоту за золотыми. В ином случае Альден не отказал бы себе в более неспешном пути домой, чтоб как следует проветрить голову и выбросить из мыслей работу, но сейчас он был слишком уставшим и раздраженным для созерцания людских и не людских лиц перед собой, выслушивания криков их хозяев и отлова мелких воришек, вышедших на промысел вместе с торговцами. Да и до комендантского часа тут всего ничего осталось, не разгуляешься.
Показавшаяся между домов аптека была подобно маяку, привнесшему в душу надежду на светлое будущее и долгожданный отдых. В переулках подле нее царила практически гробовая тишина, только дворовые коты где-то что-то громко не могли поделить. В окнах было темно.
«Может, спит уже?»
Лео отпер дверь и зашел внутрь, отточенным движением зажег большую свечу, что всегда стояла на прилавке у входа. На ту же столешницу положил ключи и скинул сумку, которая, как казалось, весила целую тонну, становясь неподъемной.
На первом этаже царила та же тишина, что и снаружи. Старушка, являвшаяся хозяйкой всего дома и сдававшая Альденам мансарду, по своей весенней традиции кликнула шабаш бабулек-ведьм и отправилась в окрестные леса собирать редкие травы и, как она сама говорила, причащаться к живительной энергии нового рождения. Буйство энергии должно было продолжаться еще неделю, так что отсутствие хозяйки было вполне оправдано. А вот почему другие местные жители не торопятся встречать главу семейства – загадка.
- Я пришел! – громко воскликнул инквизитор, расстегивая застежку плаща и выжидающе глядя в пространство комнаты. Шум, задремавший на плечах у Альдена, встрепенулся.
- О, мы уже дома…, - прокомментировал ситуацию горностай, слезая на прилавок.
Вторила им тишина. Создавалось ощущение, что она стала даже плотнее, чем была до этого, будто ушли даже самые мельчайшие звуки. Учитывая, сколько народу и живности жило в небольшом домишке, подобное казалось до ужаса неестественным. Здесь всегда звучали голоса и кипела жизнь, а сейчас аптека напоминала склеп. Склеп, в котором все мертвецы старательно пытаются не выдать, что они восстали.
- А я уж думал, придешь ты или нет, - около свечи нарисовалась круглая кошачья морда в ярко-синие полоски. Кот улыбался, но не было в той улыбке ничего радостного или теплого. Шакалиный оскал, не иначе.
- Эль, а чего…
- Знаешь, я много думал о том, что судьба у инквизиторов так себе. Вас забирают в детстве из отчего дома, промывают мозги и бросают защищать страну любой ценой и любыми методами. А потом дают детей, которых вы должны провести по тому же пути. И так до бесконечности. Вы лучше всех знаете, что никому  нельзя верить, что у каждого есть коллекция скелетов в шкафу. Уверен, вы даже не видите ничего иного в людях, только эту гниль, на которую натасканы. И теперь мне становится интересно, как некоторые отдельные кадры вашей братии умудряются проглядеть ее под самым своим носом?
- К чему ты клонишь? – Лео нехорошо посмотрел на кота, чья ухмылка становилась все более издевательской. В голове закрутились мысли не самого приятного содержания. Эль всегда был вредным и достаточно колючим, а его прямолинейность частенько граничила с грубостью, но он никогда не говорил таких вещей из прихоти. Текка просто не умел доносить плохие новости мягко, предпочитал рубить быстро и резко.
- Просто поднимись наверх, Лео. Я бы на твоем месте не стал медлить.
Альден и не стал, рысцой рванулся к лестнице и с изящностью слона в посудной лавке побежал вверх, перескакивая через несколько ступеней разом. Разумеется, он понял Эля совсем не так, как следовало, даже мысли не промелькнуло о том, что на самом деле происходило в мансарде. Стучало в виски страшное подозрение, что с Анунорой что-то случилось, что вторгся кто-то в дом без хозяев и разрушил все, до чего дотянулась рука. У инквизиторов всегда много врагов, всегда есть кому желать им зла, смерти и нечеловеческих страданий, и Альден всегда подсознательно боялся, что однажды кто-то захочет взыскать с него накопившиеся долги. И искатель знал, куда будут бить. На сегодняшний день у него была всего одна настоящая слабость, все остальное перебивалось здоровым пофигизмом.
Инквизитор не услышал голосов, раздававшихся за дверью их с Аннуорой комнаты, не услышал падения чего-то тяжелого и неповоротливого, не услышал женского вздоха и шуршания материи. Даже на стукнувшую о стену с той стороны оконную створку не обратил внимания. Он боялся, что уже всюду опоздал, и вломился в комнату, лишь чудом сообразив повернуть ручку, а не выломать дверь с корнем.   
Следующие несколько секунд он пытался понять, что происходит.
Аннуора сидела на кровати, вполне живая, здоровая и изрядно растрепанная, и прикрывала обнаженное тело простыней. Она улыбалась и что-то говорила, что якобы должно было послужить полным любви и радости приветствием, что-то спросила, силясь вызвать ответную реакцию и отвлекая внезапно появившегося мужа от остальной комнаты. Но Альден не стал на нее смотреть, повернул голову и уставился на свой стол. Под ним виднелась чья-то задница. Опознать ее не составило труда, ибо именно ее хозяина инквизитор тысячи раз снимал с заборов и деревьев, когда силился научить обманным маневрам в условиях города.
- Гордон?
Субъект под столом от неожиданности стукнулся макушкой о столешницу, но не стал ломать комедию: отодвинул стул, вылез и поднялся на ноги, придерживая спадающие штаны одной рукой. Было видно, что ему в сложившейся ситуации находиться было до крайности некомфортно.
- Неловко-то как вышло…
Напряжение физически ощущалось. Молодчик, который по роду деятельности был будущим инквизитором и учеником Лео, топтался на месте и не знал, какие шаги ему следует предпринимать дальше. Аннуора пыталась объяснить, что все совсем не так, как кажется, просто Акал сегодня прошел мимо их окна и решил устроить подобную оказию, дабы всех смутить, хотя ничего дурного в комнате не происходило. Лео же находился в промежуточном состоянии и просто сверлил взглядом своего протеже, делая его аргументы все неубедительней и неубедительней. То было подобно на процесс падения в тот неясный момент, когда восстановить равновесие уже невозможно, но ты еще не срываешься в пике строго вниз. То и были эти несколько мгновений сомнения, непонимания и смятения, когда вопрос «как же так» только пробивался робко через недавнюю радость от возвращения домой. А еще было неверие. Разум Лео отрицал, что развернувшееся на его глазах реально. Он не мог принять, что, как выразился Эль, проглядел гниль под самым своим носом, а теперь его ударили в спину.
- Учитель, давайте просто поговорим, хорошо?
Наверное, молодчик углядел что-то очень нехорошее в лице Альдена. А может ему кто-то рассказал в Ордене, что Лео делает с теми, кто его предал, чем закончился последний такой прецедент. Об этом ведь знали только члены Ордена, участвовавшие в погашении бунта, даже Аннуора понятия не имела, что сталось с отцом ее мужа, надумавшим отвернуться от своего сына и Инквизиции. Может, знай она, не решилась бы на то, что совершила?
- Любимый…
На этом слове что-то оборвалось. Если до этого момента отказ принимать действительность был сильнее решимости что-либо делать, требовались объяснения, толчок в какую-то сторону, то теперь в голове что-то щелкнуло – и Альден ушел в пике.
Сначала вспыхнули штаны, за них почему-то было проще зацепиться, но голодное и дикое пламя быстро охватило все тело, нещадно пожирая его куда быстрее, чем то случилось бы на костре. Но парень выл, кричал, будто зверь, заметался по комнате, ему было горячо и очень больно. Только вот на улицах было тихо и пустынно, никто бы не услышал его душераздирающий зов помощи.  Да и какой разумный человек станет бежать на крики на окраине города?  Здесь убивают каждый день, те, кто не хочет попасть под раздачу, заткнут уши и запрут ставни. Ноги Гордона подкосились, он рухнул и начал кататься по полу. Огонь пытался браться за сухие доски пола, но искатель не позволял ему этого делать. Все пламя должно было достаться ученику. Без остатка.
Крики продолжались недолго, в какой-то момент тот кусок мяса, еще недавно бывший человеческим телом, затих и распластался безвольной вонючей кучей. Огонь доедал свою жертву, и когда от нее остался один лишь пепел, исчез так, будто его и не было. А остатки Гордона провалились сквозь щели и скрылись в перекрытиях. Альден подошел и носком ботинка загнал оставшийся пепел под пол.
Жестокое решение? Безрассудное? За такое светит виселица? О чем только Лео думал?
А кто сказал, что он вообще думал?
Поддаться эмоциям и сжечь протеже было легко, настолько легко, что впору было испугаться, откуда в обычно мягком искателе такая жестокость. Напротив, Альден почти немедленно пожалел, что так бурно среагировал. Огонь – слишком легкое наказание, минута страданий – и полный покой на просторах Изнанки в течение ближайшей вечности. Нет, следовало поступить не так. Он заслуживал быть распятым на колесе с выпущенными наружу кишками, любуясь небом и выклевывающими плоть воронами до того момента, пока Габриэль бы не снизошла освободить его от мучений. А произошло бы это очень нескоро, уж инквизиторам это было прекрасно известно. Но сделанного не воротишь, тем более что главный вопрос на повестке дня еще не был решен.
Пока Гордон горел, Альден избегал смотреть на Аннуору. Легко покарать того, кто никаких особых чувств не вызывал, был обузой и обязанностью, шедевром, который Альдену поручили изготовить вопреки его воле. И другое дело, когда подлый удар наносит самое дорогое существо. Искатель себя знал, он не питал иллюзий насчет того, как страшно он захочет отыграться на ней. И он хотел этого, отрицать не имело смысла. Леший с ним, с Гордоном, он случайная переменная, оказавшаяся не в том месте и не в том время. На его месте мог быть кто угодно другой. Если кому и надо было страдать в данном случае, то только неверной драконице, причем долго, мучительно, захлебываясь собственной кровью вперемешку со слезами, и так до тех пор, пока Альдену не покажется, что они квиты. Самое интересное, что границы у вины за предательство в понимании инквизитора не было. Амнистия была бы невозможна по факту.
И все же… Как бы ни застилал гнев глаза, ни рвался огонь наружу для продолжения банкета, ни шептал проклятый кинжал, что кровь  Ануноры принесет такое наслаждение и эйфорию, а ее крики, ужас при виде всего того мрака, что сейчас собирался внутри инквизитора, доведут до экстаза, оторвать взгляд от пепла было тяжело. И страшно. Пожалуй, то был случай из той категории, когда выбор был неизбежен, действия были предсказаны, но понимание того, что ничего уже не вернуть, сверлило так сильно, что хотелось оттянуть момент как можно дальше. Ничего бы не исправилось, не изменилось, не повернулось вспять, но можно было бы уловить отголоски былого счастья. Она значила для него слишком много, чтобы вот так вот просто через все перешагнуть.
«Тебя снова оставили одного».
Ждать бесконечно было невозможно. Да и ради кого? Ради женщины, поскакавшей в постель с другим, едва только муж вышел за порог? Есть ли вообще повод для этих соплей и попыток пожалеть о потерянной жене? Ее не было. Просто не было.
Пауза, на самом деле продлившаяся всего несколько секунд, но растянувшаяся в часы для инквизитора, колебавшегося и мечущегося, сошла на нет. Решительными шагом искатель подошел к кровати и выдернул простыню у Аннуоры из рук.
- И как у командора паладинов могла получиться такая шалава? Раз уж ты предпочитаешь быть доступной всем, то позволь мне показать, как это делается.
Очень грубо и наверняка нестерпимо больно он ухватился за заднюю часть шеи драконицы и стащил ее с кровати. Все также не то таща, не то толкая, впиваясь пальцами в нежную кожу, он спустился с ней на первый этаж. Все это делалось так быстро, что у девушки не было никакой возможности сопротивляться, Лео старался занять все ее внимание удержанием равновесия, ибо совершенно не заботился, насколько устойчиво она стоит на ногах и успевает ли за его темпом. Ему было плевать. Если покалечится, даже лучше.
Дверь резко открылась, и Альден вышвырнул жену на улицу.
- Свободна.
Ни вещей, ни одежды, ни денег. Раз она хотела свободы и вседозволенности, то пусть получит их сполна. Она могла идти всюду, куда захочет, совокупляться хоть с каждым встречным, освободиться от всех обязательств и клятв. Дыши глубоко, драконица, бракованная дочь своей расы, забывшая, что такое верность! Дыши и беги так далеко, как только сможешь!
Дверь захлопнулась.
Следующие три дня искатель провел в пыточных Ордена, не вылезая оттуда даже ради отдыха. Вместе с этим рос его гнев, который не получалось утолить мучениями преступников, все более явно проявлялось желание восстановить справедливость и ответить болью на боль. И Лео знал, что однажды непременно найдет ту, кто ударила в самое больное место, водрузит на то самое колесо, вспоров живот, и тогда ее не спасет даже отец-командор. Да и станет ли?
А кольцо, благополучно снявшееся после отмены клятвы у жрицы в городе Рахене, было выброшено в сточную канаву. Там ему было самое место.

[nick]Ричард Верол[/nick][status]Тень за спиной[/status][icon]http://sh.uploads.ru/4XI9x.png[/icon][sign]

[/sign]

[player][{n:"Wordclock - Something Else",u:"http://my-files.ru/Save/ermpog/Wordclock - Something Else.mp3"}][/player]
- Не стоит. Это плохая идея. Я настаиваю на смене кандидатуры.
- Иначе не проживет и недели после выпуска. Таким нужна тяжелая рука.
- Эта рука может и убить.
- Убьет – значит и инквизитора бы из него не получилось.
- Что же мы, звери? Такое ты в храме не замолишь.
- Быть по сему. Возможно, однажды он скажет мне спасибо.

***

- Что это за мямля? И щурится, будто слепой… Парень, ты слепой?
- Его зовут Ричард Верол. Мальчик не слепой, но зрение у него хромает. Обычно он носит очки.
- Ага, и говорить тоже не умеет… Так зачем он мне? С какой радости ему вообще печатку-то поставили? Вы посмотрите на него – книжный заморыш, канцелярская крыса. Ну с какой стороны это инквизитор?
- Он – весьма начитанный молодой человек, опережает программу всего потока нынешнего года. Маги пророчат ему исключительные таланты, когда настанет время.
- Допустим. А сейчас он что умеет? Может задире зубы выбить?
- В драках замечен не был. Конфликтности не проявляет, старается держаться в стороне. В зале особыми успехами похвастаться не может, но наставники не теряют надежды найти то, в чем бы он преуспел. Немного меча, немного стрелкового оружия, рукопашный бой. У вас есть полный простор для воображения.
- Ясно, не то баба, не то тряпка. А в лесу он хоть выживет без воды, еды и сумки всякого барахла? Или откинет копыта уже в первую ночь?
- Мне докладывали…
- Докладывали ему. Когда вы уже там, на верхах, поймете, что наставники – не чародеи? Из дерьма алмаз не вылепишь. Что ты мне предлагаешь с ним делать? Устраивать словесные баталии? Решать кроссворды на скорость?
- Учить быть инквизитором.
- А чем вы до этого занимались, я вас спрашиваю? Это недоразумение не способно сражаться, не может о себе позаботиться в критической ситуации, а вдобавок к этому еще и слепое. Очки бы хоть свои надел, что ли, не позорился бы. Да над ним даже смеяться совестно, его просто жалко.
- У него есть скрытые таланты, иначе бы его не оставили. Но нужна, как вы изволили выразиться, огранка. Вы подходите, как никто.
- Делать мне больше нечего. Сплавьте его к Хранителям, думаю, там ему самое место.
- Приказы не подлежат обсуждению. Мы видим в нем потенциал, ваша задача – сделать все, чтобы он оправдал наши надежды.
- Я так вижу, вам совсем мальчишку не жалко. Из такой тряпки будет тяжело получить что-то сносное.
- Нас это не волнует. Важен лишь результат.
- Что ж, раз важен лишь результат…

***

Скромный, начитанный и интеллигентный мальчик. Были ли у него шансы спастись? Вероятно, они были обречены на провал уже тогда, когда мать с отцом привели его в Орден. Наивная пара таррэ, искренне верившая, что Инквизиция – венец справедливости и гордости, что лучшего пути у человека быть не может, и ежели его все же принимают туда, то впереди его ждет лишь слава и почет, ведь ему в руки дается великий меч, способный искоренить зло и привести страну к еще большему процветанию. Маленький Ричард, доселе проводивший все время дома за книжками, не видевший сверстников, практически никогда не выходивший на улицу, послушно внимал, не задумываясь, что может быть совершенно чуждым тому пути, который выбрали для него родители. Любому ребенку хочется совершать великие подвиги, спасать нуждающихся, быть героем. За розовыми робкими мечтами, которые маленький Верол даже боялся оформить слишком четко в своей голове, затерялись ужасы, которые рассказывали о гильдии. Померкло и то, что такими слабыми кулачками нельзя было даже соседского задиру ударить, не то что спасти мир. Прекрасные детские фантазии… Им суждено было разбиться с особенной жестокостью.
Ярмо упало не шею незаметно. Прошли годы, родители по-прежнему глядели на него с сияющими глазами, когда на выходных он рассказывал об успехах в Ордене. Мнимых успехах – Ричард сильно отставал от основной группы, уступая им и в физической подготовке, и в боевых навыках. Когда остальные мальчики и девчонки уже умели за себя постоять с настоящим оружием в руках, младший Верол по-прежнему зубрил учебники. Когда другие с легкостью бежали марафон, Ричард сидел в тенечке под деревом недалеко от старта, потому что уже спустя пять минут у него хлынула носом кровь. Бестолковый, тихий, скромный, он не был похож на человека, которому суждено было стать инквизитором. В двенадцать лет он взял в руки масляные краски и увлекся архитектурой. В четырнадцать мог составить достойную компанию аристократу при светской беседе. Его выпады рапирой были похожи на реверанс, а не сражение. Издевательский смех товарищей стал постоянным спутником. Ричард никогда не ответил грубым словом – он очень быстро понял, что если вежливо улыбаться и не поддаваться на провокации, но от него скоро отстанут. К пятнадцати Верол стал полным изгоем, и блистал только в классах, особенно – на уроке риторики. Побили его, впрочем, только однажды. Никому не хотелось трогать убогого ботаника, не было в том чести даже для самых ярых смутьянов.
В шестнадцать это же ярмо заставило остаться в Инквизиции. Зачем – Ричард не знал. К тому моменту он уже понял, что не подходит этой гильдии, не является частью этого места. Но от него ждали карьеры инквизитора – и он пошел по заданному пути. Пошел даже тогда, когда у матери началось помутнение рассудка, свойственное всем таррэ, и отец увез ее на родину, в окрестности Сар-Тарака. Они, кстати, так никогда больше и не появились в жизни Ричарда. Долго еще приходили письма, а после – наступила тишина, длиною почти в две сотни лет. Они так и не увидели, кем он стал.
Клеймо, знакомство с наставником. Были ли у него дурные предчувствия? Нет. Их не появилось даже тогда, когда оказалось, что Ричарду больше не положена еда, а слуги на кухне только разводили руками. Ни в первый день, ни во второй. Краюха хлеба, несколько сухарей и вода. Начало доходить только на третий, когда стало очевидно, что шутка затянулась. Его паек по-прежнему составляли крохи, которых было бы мало и коту. Его морили голодом.
Наставник рассудил очень просто – излишества не способствуют взращиванию стального стержня воли и личности в таких запущенных случаях. Первой жертвой воспитательного подхода стала еда. Дальше – больше. Наставник и слышать не хотел об индивидуальном подходе, продолжая кооперироваться с двумя-тремя другими учителями и регулярно устраивая групповые занятия. Физическая подготовка, тренировки на плацу, искусство быть инквизитором. На языке Ричарда – боль, унижение и снова боль. Тут-то он и получил все то, что ему недодали в детстве – очень быстро другие ученики смекнули, что соперничество поощряется, и чем больше они отыгрывались на Вероле, тем лучше их оценивали. Чем меньше Ричард сопротивлялся – тем больше получал от наставника за то, вел себя как тряпка. Вскоре стало понятно, что получать он будет в любом случае.
Казалось бы, прекрасная смесь для того, чтобы породить в душе мальчишки ненависть. Но наставник прокололся – ни истязания, ни регулярное макание лицом грязь в обоих смыслах не заставили Ричарда мгновенно обнаружить в себе гордость и желание защитить себя. Больше били – больше замыкался. Оскорбления стали привычней, чем собственное имя. Крики наставника становились чем-то незыблемым. Наказания прочно обосновались в расписании. Верол приспосабливался, как поступал всегда. Наверное, он бы мог выстоять хоть вечность, что бы с ним ни творили окружающие, но одно обстоятельство все же постепенно точило остов этого монолита – голод.
Наставник был жестоким и, что еще более печально, умным человеком. Он не полагался лишь на психологическое насилие, ибо знал, что куда более сильное влияние на человека оказывают самые низменные вещи. Сперва мы думаем о том, как бы утолить свои базовые потребности, а потом уже тревожимся о репутации, положении в обществе и количестве синяков на теле. И он не торопился, а ждал, пока весь букет обстоятельств доведет его подопечного до нужной кондиции.
Таким образом Ричард прожил чуть меньше месяца. К его исходу он сам начал терять ход дней – мало отличал, когда наступало утро, а когда вечер, ибо в любое время суток наставник мог явиться на порог с очередной грандиозной идеей. Марш-бросок на двадцать километров в полночь? Почему бы и нет. Уборка пыточной после особенно строптивого клиента? Настолько часто, что уже приелось. Созерцание, как другие ученики наслаждаются олениной на обед? Каждый проклятый день.
А когда месяц минул, Верола и еще двух учеников просто телепортировали в лес однажды на рассвете. Как оказалось, они всего лишь должны были выйти к цивилизации за указанный срок, что стало бы проверкой их новообретенных навыков. И именно в тот момент, когда наставники скрылись во вспышке обратной телепортации, оставив им вещмешки с самым необходимым, Ричард осознал весь ужас ситуации.
Здоровые и крепкие, другие мальчишки быстро скооперировались и сгинули меж деревьев. Никто даже не заикнулся о том, что Верол должен был стать частью команды. Изгой должен был выживать сам. Особенно тот изгой, от которого к тому времени остались лишь кости, кто должен был стать закуской для волков в первую же ночь. Из него все равно бы не вышло инквизитора.
В вещмешке был лишь скудный набор инструментов и фляжка с водой. Верол вывернул его наизнанку, но не нашел даже крошек. Он пытался охотиться, но даже кролики, казалось, смеялись над ним. Пытался искать ягоды и коренья, но знал слишком мало о флоре, чтобы рискнуть попробовать то, что нашел. Сухари стали листьями. Мог ли он подумать, что однажды станет жрать листья, как какая-нибудь коза, чтобы не сдохнуть с голода на потеху товарищам и наставнику? Что он закончит свои дни, блуждая по лесу, окончательно потеряв всякие ориентиры? Голод был настолько силен, а сил оставалось настолько мало, что мозг отказывался работать. Ричард едва переставлял ноги. Ему казалось, что если он перестанет делать хотя бы это, то точно рухнет и больше уже не поднимется.
Он шел даже тогда, когда густая темнота опустилась на лес. Шел без особой цели, спотыкаясь о коренья, налетая на кусты и стволы деревьев. Надежды не осталось. Стало очевидно, что от него просто решили элегантно избавиться, прикрывшись заданием, ведь целый месяц его готовили именно к тому, чтобы сдохнуть в этом проклятом лесу. А он даже не замечал, лежал себе в грязи и думал, что если не сопротивляться, то всем вскоре надоест издеваться. Не учел он одного – в Ордене терпилы были не нужны. Не жрешь ты – сожрут тебя.
Когда между деревьев мелькнул огонек, Верол даже и не подумал, что это случилось на самом деле. Перед глазами все плыло, и он уже слабо отличал, где явь, а где порождения агонизирующего рассудка. Но огонек не пропал: он мелькал все чаще и чаще, а после и вовсе оформился отчетливым пятнышком на горизонте. Ричард решил, что терять ему все равно уже больше нечего.
Путь к огоньку занял очень много времени, но когда юноша все же вышел на небольшую прогалинку, там о его присутствии уже знали. Двое мальчишек, которые на рассвете бросили его, стояли с тяжелыми палками наготове. У костра, коим и оказалось оранжевое пятнышко, валялись объедки и косточки какого-то лесного зверька. В воздухе плавал тонкий запас жареного мяса. Он сводил с ума.
- Ты какого лешего приперся?! Сказано тебе было – сиди и не отсвечивай! Сдох бы уже где-нибудь по-тихому, так нет же!
- Иди своей дорогой, Верол. Не то огреем!
У них не было никакой причины для ненависти, но формат поведения настолько въелся за последний месяц, что они уже не могли видеть в нем равного. По крайней мере, до тех, пока он пытался уподобиться пыли под их ногами.
- Но я хочу… - попытался было воззвать к их милосердию Ричард, но ему не дали даже договорить.
- Иди, кому сказал! Или ты не веришь, что я тебя ударю?
Мальчишка сделал шаг навстречу, замахнулся, чтобы запугать. Невыносимо пахло мясом. За спиной был темный лес, опускалась ночь – пора хищников, охочих до слабой жертвы. В вещмешке не осталось больше ничего, даже воды. Его отправили сюда умирать. Он не мог отступить.
- Нет, ну ты точно тупой!
Замах из наигранного стал настоящим. Что-то куда более сильное, чем страх, взяло в Ричарде верх, и вторая ипостась высвободилась, знаменуя его пробуждение. Имя этому было «инстинкт», то самое, к чему взывал наставник с упорством садиста. Секунда – и палка полетела прочь из вывернутой под диким углом руки. Лес содрогнулся от душераздирающего вопля, но спустя секунду и он оборвался – Ричард ухватил парнишку за шею и швырнул в ближайшее дерево. А после несколько раз ударил виском об ствол, пока тот окончательно не затих – навеки. Когда Верол обернулся, другого уже не было, только свет заготовленного загодя факела скачками удалялся прочь. Никто и никогда не видел второй облик Ричарда, ведь даже он сам втайне опасался его. Немудрено, что несчастный ученик испугался. Многим позже Ричард узнает, что его, бегущего в панике, задерут волки, которых он желал Веролу.
Память – податливая глина, она менялась и деформировалась по воле владельца. Ричард не мог вспомнить многое из того, что творилось после этой вылазки в лес, забыл многие другие зверства своего наставника, но та ночь отпечаталась многим крепче тавро на его запястье. Он ведь не оставил труп в покое. Он не успокоился, пока не утолил голод. Он ел своего товарища, пока мясо не начало проситься обратно. Рыдал и ел. Фантастический запах разливался по поляне.
К утру он был уже седым. И только утром его вывернуло, когда проснувшееся в нем первобытное чудовище улеглось, и он смог в полной мере осознать, что натворил.
Сожри – или сожрут тебя.
Ричард вышел из леса спустя двое суток, как раз тогда, когда у него больше не осталось срезанного с товарища мяса. Когда улегся голод, он снова смог думать, вспомнились уроки и книги, которые он прочел. Юноша смог сориентироваться. Труп третьего ученика никто так никогда и не нашел – Верол позаботился об этом. А когда несколькими годами позже вернулся в тот лес, уже будучи полноценным магом земли, отправил кости еще глубже. Так глубоко, дабы даже отголоска не донеслось до ныне живущих. Собаке – собачья смерть.
Разумеется, наставник выбил из юного Верола всю правду о событиях в лесу, но никому об этом не поведал. Определенная часть учеников умирала всегда, как и определенная часть молодых людей в целом по стране. Куда более важно, что и он наконец увидел тот потенциал, который якобы был в мальчишке. И из этой открытой, кровоточащей раны и вывернутой наизнанку плоти он стал творить свой шедевр, закрепляя сотворенную в лесу форму, и шедевр этот ужаснул даже приемную комиссию Ордена. Но разве можно было отпустить в люди то, что предстало перед ними? Ричарду нашли применение в тех вопросах, когда жалость и счет человеческим жизням должны были быть отброшены в сторону. Его перестали презирать и начали бояться. Да вот только Веролу уже было все равно.
Мясо он, к слову, так никогда больше есть и не смог. Слишком прочно засел в памяти вкус человечины.