Автор: Селена Блейз

Без названия

- Если бы ты могла задать всего один вопрос, каким бы он был?
Женщина, хмурясь, откладывает моток бинта в сторону на старательно обшарпанный годами и обстоятельствами стол, невольно разворачиваясь лицом к своему собеседнику – непонимание додуманного непроизвольно подтекста отображается в тёмных карих глазах, и она едва ли успевает открыть рот, дабы возмутиться в очередной раз, высказав свою нелюбовь к якобы «странным вопросам», заставляющим её задумываться о душевном состоянии стоящего напротив, у окна, мужчины, но тут же обрывает сама себя, завидев крайнюю степень серьёзности на чужом лице. Тело ощутимо сотрясает крупная дрожь, и женщину передёргивает нарочито – невероятно, но она, кажется, до сих пор не может вновь со спокойной душою глядеть на… проще говоря, полную свою противоположность, отличающуюся, разве что, противоположности половой принадлежности и более радушным характером, в котором уже давно не ощущается того раздолбайства, к коему она привыкла за проведённое совместно детство и юность.
- Абсолютно не ведаю, каков прок станет с ответа, но да ладно, - она вскидывает сведённые секундой ранее в хмурости брови вверх, хватает оставленный бинт со стола и, с размаху, отправляет его во внутренний ящик всё того же стола. - Ты всё также любишь осень?
Прозаичное молчание в ответ служит весомым поводом для того, чтобы оторвать свой хвалёный зад от стула, встать, и подойти к окну в заинтересованности кинув взгляд на то, что так заинтересовало брата-близнеца, старательно прикидывающегося мраморным монументом со взором, обращённым за пределы распахнутого окна. И, честное слово, там есть, на что посмотреть – молодая женщина невольно ловит себя на мысли о том, что ландшафт за пределами её дома давно не выглядел столь красочно, имея идиотскую привычку далеко не каждый год пестрить нарядностью огненно-золотистых древесных листьев, резко изменяя удушающую жару на серые бездушные ливни.
Мужчина огорчённо вздыхает, раз в сотый за последнюю неделю, не желая принимать никаких изменений доселе родных мест, и обращает, наконец, своё внимание на сестру – а та, сжимая губы в узкую полоску, раздражённо поправляет выбившуюся из копны смоляных, некогда коротко стриженых, волос упрямо вьющуюся прядь. Он отмечает, про себя, будто бы всё также, как и было двадцать с лишним лет назад – и дом, и улица за окном, и всё такая же сестра, перешедшая в физическом плане в стан зрелости, и эта чёртова осень с невероятно-голубым небом, буквально слепящим глаза и златом в листве, окрашенным багряным ненастьем, и вроде бы, всё хорошо. И взгляд, и улыбка, и каждое слово, все это рождает какое-то счастье, утерянное течением лет. Но что-то не то. Будто что-то не то. И это вот чувство все точит и точит. Отпустит, оглянется, поосторожничает. И снова не то. Снова что-то не то…
До одури пронзительный взгляд в ответ на негласный ответ поражает хлеще молнии, заставляя так и застыть в осточертевшей позе – она глядит так, будто ощущает его внутренний мир до последнего штриха и завершающей страницы точки, а затем будто задаёт вопрос, не используя слов – а, быть может, ему всё это лишь кажется.
- Как судьба стучится в дверь к тебе, сестрица? - надломлено, словно с желанием осознать;
- Она ко мне не заходит, брат, - вне сожаления, грусти, обиды. Она всегда умела принимать жизнь именно такой, какая она есть, не мудря с нехваткой чего-то, используя данное ей до конца. - Мы с тобой самые обычные люди, так что расслабься.
- И ты до сих пор из лука стрелять не умеешь, что же… - будто с должным подколом, с безграничной ностальгией по тем временам, что прошли и забылись, невольно.
- Зато я замечательно фехтую топором, - обрывая на полуслове; былая усмешка на губах и неясные искры в глазах – он поверить не может, что всё случилось именно так, и что жизнь сведёт и разведёт его со всеми, с кем только можно, до бесконечности, чередуя мрачные полосы жизни с линейными кривыми надменного успеха, кажущегося если не утопией, то около того.
И вновь вздох, только уж её – женщина изменяется в лице, найдя в закромах своей души былую мягкость, и, навязчиво, берёт брата за руку, утягивая за собой в неизвестность, обильно приправленную осенним туманом. А он и не против – идёт, куда скажет, вновь мимо деревьев, дорог и улочек, чужих домов с их былой гостеприимностью и людей. Они, неприлично легко одетые для студёной осенней поры, будто единый человек, провожают, шага не замедляя, уходящее на долгожданный ночной покой рыжее солнце, отдающее свету последние лучи тепла, и мужчина сходу и не понимает, куда ж они бредут, пока бесконечная дорога под ногами не изменяется на рыхлый мелкий песок, живо контрастирующий с оставшимися позади яркими дубами и осинами своей серостью, и сапоги не принимаются бесстыдно вязнуть; она, будто в ожидании чего-то, отпускает его руку, в былом ребячестве скидывая сапоги и в два жеста закатывая потёртые штанины брюк до колен. А, затем, вызывая у мужчины усмешку в глазах, с разбегу заходит в давно охладившуюся озёрную воду, поднимая тысячу брызг и, поражая привыкшего за последнюю неделю мужчину к хмурости и серости обрывком смеха – она оборачивается, улыбаясь так, будто только что вытащила кого-то с того света, и заводит руки за спину, потирая ладони друг об дружку.
- Так ты любишь осень? - вновь задаёт позабытый вопрос она, вздрагивая из-за студёной воды, окружившей ноги и всё равно намочившей брюки выше колен.
- Терпеть не могу, - в ответ бросает он, и, вторя сестре, не сдерживает искренней улыбки.
Точно так же, как и когда-то давно, в забытые юности годы. Годы, когда осень была столь желанна и тепла, грея безукоризненной желтизной и багряностью листьев, охватывающих улицы, города, и сам мир, как вокруг, так и изнутри тебя самого.
И будто бы так и должно быть, во веки веков.

Автор: Эния Амбер

Грех разрушения

Капля алой крови с шорохом упала на черную землю. Здесь когда то был лес, цветущий, прозрачный, сияющий. Теперь все поглотил огонь. Теперь только мертвые стволы и только ветер, дующий с холодных северных гор, играет на черных струнах ветвей.
Звук. Будто тяжелые шаги.
«Глупо.. Как глупо…»
Ее волосы, теперь черные от крови, были когда-то цвета песка. Не грязного городского песка, а горящего песка пустынных дюн. Серые глаза застилала серая пелена.
Жизнь уходила алыми каплями, обагряя золу. Слишком давно она шла, оставляя за собой цепочку алых следов. Она не знала куда идет. Рана пульсировала, отторгая жизнь. Сначала было тепло. Но тепло давно ушло. Теперь все холоднее и холоднее.
- Глупая... - прошептала она. Зачем полезла защищать ту девочку? Без оружия, без сил. Никого не спасла и сама заблудилась. Куда же она шла?..
Теперь вокруг только черная пустыня. Везде смерть. Умереть в стране смерти? Странно, забавно.
Страшно умереть, зная, что ты не искупил грехов. Страшно умереть, не зная, что искупать. Холодный ветер. Холодный, как прошлая жизнь.
Алый огонь… Огонь? Здесь? Зачем ему возвращаться? Желтый, красный... магия? Если бы не мешала серая пелена, если бы могла увидеть. Пришлось идти на сияние красок. Раньше она бы и не заметила наверно, но теперь было слишком мало мыслей. Было слишком холодно. Алый всплеск обещал тепло.
Тяжелые шаги. Сложно чувствовать ноги, поэтому приходится смотреть куда идти. Хорошо, что черные деревья так видны на сером небе. Или небо не серое?
Ало-желтый костер становиться ближе. Он все больше и больше, словно кто-то разжигает его. Лес сгорел много лет назад. Здесь нечему гореть. Может это и не огонь. Нет, это не огонь. Желтый звездообразный лист упал под ноги. Она наклонилась за ним.
Перед бродяжкой возвышалось огромное дерево. Оно горело, но не огонь разжег его, а царившая в мире осень. Тогда задумчивый ветер дул сильнее, оно роняла искры - желтые звезды листьев.
Девушка села у широкого ствола. Кровь все шла. Но стало легче. Наверно она пришла.
Горящее дерево в царстве смерти, маяк для живых. Даже запах стал свежее. Залу аккуратно скрыла листва. Остров посреди черного океана. Как она его нашла?
Но было уже не так важно.. Слабость.. хотелось спать… Да, времени было уже не много. Она провела рукой по шее - вряд ли кровью можно было перечеркнуть знак, что был там. Печать в виде огня. Зачем она жила, если не смогла искупить грехи? А она точно знала, что они были. Иначе она бы не была Иштэ.
Но уже поздно. Многие ли из ее народа смогли очистить душу? Наверное, нет. Было грустно. Но с течением мгновений это становилось все менее важно. Проклятие ее народа, их благословение, это для живых, а она уже не вспомнит, то, что здесь было. Память об этой жизни уйдет так же как в прошлой. Если она и правда вернулась сюда, может и теперь ветер унесет ее душу куда-нибудь. Дерево шептало ей что-то своими листьями. И все же, откуда оно здесь? Да какая, впрочем, разница - хорошее место, чтобы умереть.
Веки тяжелели. Уснуть. Хотелось уснуть.
Она открыла глаза от того, что шепот листьев в кроне становился все более похожим на мелодию, песню. Оно будто рассказывало. Нет просто шум ветвей… или все же песня… О чем она поет? Слов не разобрать, но она знает о чем. Лес этот не всегда был таким. Его сожгли, сожгли из ненависти к магии, что жила здесь. Зависть, злоба. Она жгла огнем то, что было живым.
Да, величайший грех, уничтожить магию. Уничтожить ее своей мелочностью, жадностью и завистью. Разрушить мир, который кажется прекрасным, но который непонятен, неизведан, превратить его в прах. Не это ли великое злодеяние? Но магия умеет прощать.
Песня становилась все ярче. Мягкий свет исходил от ствола и листьев. Девушка встала. Поднялась, словно и не было смертельной раны, ей было легко. Музыка осеннего древа подхватила ее. Было легко. Ее кружило в танце желто-алой листвы, а ветер, прохладный, но не обжигающий разносил звезды листьев все дальше.
Выглянуло солнце. Или оно не заходило? Тени упали на черную землю…черную? Нет, теперь она тоже горела осенним огнем, огнем, что зажгла иштэ своим чистым горячим углем сердца, своим танцем музыки, что напевала осень. И лес горел! Но горел он пламенем исцеляющим! Исцеляющим и души и смерть! Здесь, в конце жизни не было смерти! Была только сила, магия и дух. И дух этот зимой будет греть, тех кто слышит его и веной разгонит холод сердца, дав жизнь.

Теперь, ее душа отягощенная прежде клеймом разрушения, заслужила прощение. Прощение того, что погибло от ее рук, прощение леса. Тело нежно накрывали алые листья. Его никто не потревожит. Лес вокруг сиял прекрасным, живым огнем осени, сиял исцеленный и вечно живой. Живой, как магия в чистых сердцах.