Весна являлась недоразвитым, крайней ущербным природным явлением, нелюбимым ребенком мироздания, представляющим из себя ничто: а иначе говоря, «ни то», «и ни это». Не холодная, не жаркая, блуждающая  на переулках и мостовых, заливающая все слезами, перед тем, как мы встретимся с тейаровым знойным пламенем лета – она не могла вызывать определенных чувств, ни радостных, ни отвратных. Кто-то знаменовал приход «зеленой девы» пробуждением всего живого, начиная от многих незримых вирусов и заканчивая вполне конкретными животными.
Да упасет кто-нибудь Шанталь от того, чтобы, когда-нибудь, придавать метеоявлениям искру человечности и человеческий образ, да и «царицей жизни и зелени», магистр Эвнике это явление никогда бы не прозвала. «Просыпающаяся природа!» Право же, думала женщина, какой, все-таки, неприкрытый сарказм. Потому что, этот месяц больше напоминал месяц «просыпающейся грязи» и, да простят нас за сравнение и очевидную правду ранимые души – кучек испражнений ранее скрытых под снегом. То есть – месяц желто-серого снежка и всяческих невероятных сюрпризов.
Все зимы Шанталь ходила пешком, слушая скрип снега под ногами и глубоко вдыхая свежий воздух. Весной же - ездила верхом, оставляя чистку шерсти, такой же, как и она, надменной лошади, конюхам; женщина то и дело брезгливо дергала юбки, грозясь выпасть из седла. Её щепетильность и чистоплотность, да-нет-да, весною доходили до верхней точки, апогея фанатичности – по семь раз на дню ей казалось – что все в грязи, и сама она - тоже.
Её сегодняшнее путешествие пришлось, как часто и бывало, на раннее утро; пасмурное, блеклое, уныло-шумное. Когда повозки ездили мимо и грозили придавать таких как она, всадников, к стенам и размазать по ним. Потому что Ацилотс был людным, на взгляд, зачастую, даже переполненным, забитым городом. Он являлся Столицей, а все столицы - переполнены. В них пытают счастья, но очень часто, напротив, его теряют. 
После всех этих телесных близостей, особо ей неприятных, когда обдает жаром и дыханием проезжающих, а в уши вонзаются их громкие слова, аудитория показалась ей не менее жаркой, душной и затхлой. Она отворила тяжелые створки, осторожно открыла окна – древние и расписанные витражами, и впустила в помещение прохладный воздух, да изредка залетающие капли. Шанталь нравилась эта прохлада, и порой она не знала меры в холодности – к занятиям её аудитория была выстужена, промозгла, и не нравилась и без того сонным и отчаянным студентам, что пришли в Академию через желание остаться дома.
Они мерзли и напоминали ей сизого голубя, аспидно-серого, который залетел в институт, когда она училась в нем и постигала изящные искусства. Она с девушками, тогда - юные ученицы, смеясь, пытались достать голубя из под кроватей, под которыми он то и дело прятался. Голубь же боялся и пищал. Маленький, растопыривший перья, нахохлившийся – такими были и её студенты, кутающиеся в шубы и хнычущие, чтобы их отпустили пораньше.
Шанталь, меж тем, в этот день ничем не отличалась от Шанталь обычной. Как и её кабинет. И настроение. Все тот же почти пустой стол – лишь с парочкой бумаг, все тот же мягкий стул, едва отодвинутый в легкой небрежности, формула, бегло написанная на доске, колыхающиеся от редкого ветра конспекты студентов.
Сама она – укутанная в безупречно черное, без складок, пятен, без единого намека на  грязь или измятого участка. Штаны из мягкой кожи, полусапоги на низком каблуке, туника, застегнутая от самого подбородка и добирающаяся практически до колен. Волосы собраны на затылке множеством шпилек, на пальцах – различные серебряные кольца и перстни, губы – искусаны, под глазами – синие тени, кожа – бела как мел.
А настроение – на грани между: скучно и  полностью никак, совершенно спокойное, умиротворенное и обыденное.
Магистр Эвнике увлекалась лекциями, особенно к концу пары. Она присела за свободную парту, желая объяснить все с позиции среднестатистического ученика, а после выйти к пониманию истинному, и вовсе не заметила стука, и не заметила бы вторженца, если бы он так не орал. Под тишину, стоящую в аудитории, её мерный, тихий, переливистый голос, его слова были как нож, вспоровший брюшину. Он больно ударил по ушным перепонкам, уже привыкшим к тишине, и Шанталь поморщилась, словно испытывала в этот миг сильнейшую зубную боль. Взгляд аля « давайте устроим веселые пытки» её не испугал, потому что она смотрела на него не менее неприятно, да и к угрожающим взглядам, за свою долгую жизнь, как-то привыкла.
Однако, если его взгляд напоминал ядовитое острие наконечника, то её был несколько усталым, и опьянённым, но ясно глаголил банальную истину «зачем зашел, невежливый, умственно-отсталый, да к тому же сородич?». Сфокусировав взгляд, который вовсе не хотел делать мир четче, женщина прищурилась и бегло осмотрела гостя, не отличавшегося большой опрятностью, но отличавшегося ростом и телосложением. От чего сделала вполне незамысловатый вывод, впрочем, про себя, и ни в коем случае не вслух: «Может я то и Эврика, но Шатал – это ты».
В аудитории по-прежнему царила тишина, которая разбавилась тихими смешками, удивлением на лицах студентов да самим гостем. Шанталь грустно вздохнула, понимая, что тихо уже не будет, и ответила гостю почти шепотом, который подхватила акустика.
-Ага, а так же моется сам бог Теньарка и его брат Ильятар - дурачок. Вон, в конце аудитории, можете присоединиться. Шатал Эврика уже давно с ними, там как раз и поищите, дорогой Панталон. – Сохраняя беспристрастность и леность в голосе, легко взмахнув рукой, Шанталь указала на второй выход из аудитории, где то у себя за спиной.
Нормальный преподаватель бы поинтересовался, кто его гость и откуда, брат, отец или родственник студента, а может и гость от начальства, но Шанталь была ненормальным преподавателем, и не особо-то любила когда её имя до такой нелепой степени искажают, при этом прерывая занятие.

Кисти сомкнулись меж собою причудливым цветком, перстни уныло блеснули в мрачности аудитории, а пальцы паучьими лапками принялись мерно поглаживать запястья. Женские плечи внезапно дрогнули и мгновенно расслабились, опустившись. Белесые ресницы взлетели вверх и тут же, сделав колебание, коснулись щек. Серебристые радужки оказались прикрытыми их саваном, а размякшая магистр выдохнула легкое облачко пара в морозность комнат. На незримый миг она отгородилась от всего: от шума, мыслей, ползущих в голову призрачными голосами, потрескивания деревянного стула, звонких шлепков капель по подоконнику и полу. Особо сильный порыв ветра подхватил бумагу с парты Верилии, упокоил его на полу, защекотал лицо Шанталь её собственным волосом. Она сидела все так же, с неподвижной колонной шеи, алмазной остротой напряженных черт, и лишь воздух, который выходил из её легких с каждым выдохом, был единственным признаком жизни.
Когда женщина резко открыла глаза и перевела взгляд на лоддроу, в ней что-то изменилось, выстроилось, как архитектурная конструкция, либо умелая реконструкция древнего склепа; что-то стало совсем иначе, чем было до этого. Она цеплялась взглядом за его широкие плечи, бледность кожи. Её тельце поднялось с сидения, и совсем легко и беззвучно, поплыло к посетителю. Смешки, вызванные абсурдностью ситуации, постепенно стихали. Студенты прижались к спинкам стульев, переглядываясь своими птичьими, испуганными глазами меж собой, качая головами. Магистр вела себя странно и совершенно необыкновенно. Воздух трещал.
Ветер утих, но волосы женщины все ещё двигались, как белые ленты, по отсутствию всякого движения. Её рука плавно поднялась, ладонь приняла горизонтальное положение, и медленно, в пол-оборота, двинулась в направлении выхода. Аудитория мгновенно наполнилась жизнью, студенты хватали заледеневшими пальцами свои конспекты и перья, стучали по партам сумками, но совершенно не разговаривали; магистр наконец-то присмотрелась к своему гостю, словно бы прошлась по его телу медицинскими инструментами, и рассмотрела тщательно, узнав столько, сколько ей нужно для построения диалога.
Сплетая элементы его внешности в созвездие, Шанталь всматривалась и анализировала значение едва заметных её глазу мимических морщин, осматривала эфес меча, его навершие с забавным зверьком, блестящее кольцо на среднем пальце. Сократив расстояние между собой и ним до пяти шагов, женщина внезапно ухмыльнулась. Казалось бы, ухмылка появилась на её лице за одну секунду, без плавности, случайно и неуместно.
Созвездие заблестело в мертвом космосе, и два призрачно-светлых существа были единственными пятнами в дождливой тьме, опускающейся все ниже и ниже. За спиной что-то громыхнуло. Магистр едва приподняла края длинной туники, почти до середины бедер, и присела в насмешливом, но великолепно отточенном реверансе. Без малейшего преувеличения, это были движения, доведенные до совершенства. Все мышцы взяты под абсолютный контроль. Чуть повернув голову, женщина поднимает руку в небрежном жесте, и говорит спокойно, практически неразличимо в поднявшемся, детском шуме:
-Оставляю вам на самостоятельное изучение главу «Материальность темных субстанций»; несомненно, предугадывая ваши весьма заметные глазу мысли, говорю сразу – проверка письменная. И, искренне желаю вам, добравшись до дома, выпить кружку чая с листьями мяты и мелиссы, приправленную четвертью ложки меда и долькой лимона. После занятий с магистром Феверель – вам необходимо привести свои биоритмы в порядок, а погода и без того располагает к простуде. Всем доброго дня.
Аудитория вторила ей юношескими и девичьими голосками, легкими и тихими «до свидания»; вполне ожидаемо, вернув свою отвратительную, острую, обезображивающую черты ухмылку на место, Шанталь обернулась к мужчине с волосами цвета сребра. Её тень на долю секунды дернулась, исказилась, скрючилась, и, словно бы, стала длиннее. Приоткрыв рот, облизнув узкую губу, маленькая женщина хмыкнула, и посмотрела незнакомцу в глаза:
-Наивность. Неужели все архимаги мужчины?
Пока Шанталь не покрылась книжной пылью, магической крупицей, перетертой в ступе, она сетовала на несовершенство мира. Сетовала, пока была более мягкой, более юной. Она не понимала, как стать сильнейшим, и как доказать, что если ты женщина, то не обязательно ходишь с подносом за более сильным представителем противоположного гендерного класса. Она тогда, как выброшенная на берег рыбешка, открывала рот, но не находила слов и воздуха, чтобы произнести хоть слово. Старость – приносит эмоциональное истощение. Шанталь давно не пытается что-либо доказать. Все что она может сделать, все, что является максимумом – это предоставить возможность человеку сложить мнение о себе, а потом – удовольствоваться им, либо сломать его. Многие порывы, многие слова – тщетны и совершенно бесполезны.
-Расскажите, зачем вы пришли именно ко мне? Не думаю, что из-за недостатка специалистов, господин…- женщина приподняла бесцветные брови, - который должен был представиться первым.
Эта мадонна темных магических наук не подходит ближе, не отступает назад, не делает совсем ничего. Она лишь стоит, течет во временных реках, а время – течет в ней и разрушает её. И в легком безумстве, что загорелось огоньком в её охлаждённом сознании, женщина слышит щелчки, и легкие колебания мятника. Слышит, как целуя стекло, песок стекает вниз, лаская бока сосуда.
Слегка покачиваясь, Шанталь уходит на страницы книг, мысленно переставляет буквы, образуя из них слова, и под эту мысленную пляску, подается назад. И легко, как дивная эльфа в снежном ореоле, двигается по каменному полу, каждый её шаг легок, ноги едва отрываются от пола, каждое движение почти бесшумно, и лишь свист плотной, темной ткани её одежды – отзвук действия. Женщина и сама не понимает, что на неё нашло, но поддается моменту, и рассекает воздух тонкими конечностями. На пояснице блестит невероятно узкий кинжал, в голове у Шанталь сливаются скрипка и бубен. Это не танец женщины, не магическое искусство. Почти что движения воина, из резкости, перетекающие в сухость пергамента и мягкость сочных лепестков фиалки, одиноко затаившейся на окне, и умирающей от холода.

Отредактировано Шанталь Эвнике (2015-09-03 19:27:26)